– Степанида Борисовна, у нас уже новый сценарий. Туда кран не вписывается.

– Так впиши! Ты постановщик или как? Вот и вписывай! Но чтобы кран был!

– Степанида Борисовна, я считаю, это не обязательно. Это просто…

– Ты считаешь?! – взвилась Стеша так, что Рома отшатнулся. – Ты считаешь?! Никого не волнует, что ты себе считаешь! Главное, что мы считаем! Я и Сан Саныч! А Сан Саныч – что это совершенно – ты слышишь? – абсолютно необходимо! Оборудование должно работать! Это деньги, ты понимаешь…

– Так давайте его по назначению, – перебил Рома. – Пригласим телевидение, пусть снимают…

– Молчать! – заткнула его Стеша. Она была в том приступе начальственного идиотизма, когда ни слушать, ни рассуждать уже не могла. – Сказано: надо использовать, так используй! И никаких тебе. Сегодня же! Немедленно! Иди на отладку! Мы придём – и я, и Сан Саныч. В течение получаса! Понятно? И чтобы уже всё! – закончила она почти на визге, но Рома не стал её больше слушать и припустил вверх по лестнице.

Он бежал не от Стеши – бежал от себя. Сам уже закипал, понял, что в глазах снова белеет, что сейчас проснётся и выйдет то страшное, что он уже однажды испытал. Нет, бежать, держать себя, держать… Он зажмурился и сжал зубы так, что скулы свело. Наткнулся на дверь рубки, ввалился в неё и только тут открыл глаза. Бросился к пульту с краном. Подёргал, пощёлкал, но всё оборудование в зале ещё было обесточено. Глухо зарычал и дёрнулся к рубильнику. Тёмыч, стоявший у стола с чайником, с удивлением следил за ним. В рубке сильно пахло растворимым кофе.

– Горим? – поинтересовался он, когда Рома, врубив электричество, дёрнулся обратно к пульту.

– Почти, – выдавил он. – Стеша. Кран этот долбаный. Надо проверить.

– Так уже, – хмыкнул Тёмыч и шумно отпил из кружки. – Ты им не говорил, что ли? Как мешки шарахнулись.

– Мало им мешков! – огрызнулся Рома. – Им меня надо.

– Так ты же не…

– Пусть подавятся. – Он злобно дёрнул ручку крана.

Тот бешено шарахался под потолком. Рома чувствовал, что сыт по горло всеми подковёрными интригами. Они хотят жертвы. Они хотят, чтобы нашёлся человек, на которого всё повесить. Почему что-то там не работает, не делается, не происходит. Почему топчется на месте. И вот, нашли козла отпущения. Сейчас бы, конечно, свалить. Куда как честнее было бы свалить, он же не дурак, он всё понимает. Но вместо этого он упрямо продолжал дёргать и двигать чёртов кран, чувствуя, как снова белеет в глазах от ярости.

– Иди сюда, – не оборачиваясь, бросил через плечо. Тёмыч приблизился. – Твоя задача. Смотри. Проходишь над залом отсюда, – Рома остановил кран напротив окна рубки, – сюда, – он быстро, но плавно провёл его до центра сцены, скользнув над всеми креслами, постепенно снижая, вытягивая шею почти к самому полу. – Главное: плавно, без рывков, ты понял? Должно быть именно скольжение, вперёд и вниз. Понял? Ещё раз. Смотри. Во-от так. – Рома снова проделал тот же путь. Кран был похож на гигантское животное, тянущееся за пищей. Глядя на него, Рома не к месту подумал, что животное это, скорее всего, уже вымерло. – И ещё надо будет прожектор включить в нужный момент, понял? Вот этот. – Рома дотянулся до кнопки на другом пульте и щёлкнул. Белый луч от рубки лёг над залом, как Млечный Путь. Шея животного оказалась ровно в ней. – Просёк? Пробуй. – Рома кивнул Тёмычу и подвинулся.

– Это что вообще такое будет? – спросил Тёмыч, отхлебнув и не спеша браться за ручку. – Это твой, что ли… как его… ну, который летает?

– Итильван? Ты где видел, чтобы Итильван летал?

– Я вообще ни одного Итильвана в жизни не видел.

– Итильван – сын реки, – примирительно сказал Рома. Он чувствовал, что его начинает отпускать. – Он не летает. Его река приносит.

– Понятно. А чего тогда кран? – спросил Тёмыч, отставляя кружку и берясь за ручку управления.

– Ну, значит, вокруг должна быть река, – сказал Рома. – Давай уже, пробуй.

Тёмыч стал двигать чёрную конструкцию. Он как будто играл на игровом автомате.

– Плавнее, – подсказывал Рома. – Без рывков. В одно движение. Вот так. Тогда у меня будет шанс не навернуться, – добавил, выпрямившись.

– Эй, ты чего? Ты всё-таки сам там висеть собрался? Не мешки, что ли?! – изумился Тёмыч и тоже выпрямился, бросив кран. Уставился на него. В глазах – испуг. Надо же.

– А кто? Других дураков в этом дурдоме нет.

– Нет, слушай, мы так не договаривались. Чтобы с живым человеком. Гробанёшься, там же кресла снизу. Ты в коляске всю жизнь хочешь? А я буду виноват!

– Тихо, тихо, ну с чего ты взял, что гробанусь? – стал успокаивать его Рома. – Тут лететь всего ничего. Ну, в смысле, ехать. Ну, и вообще – я тебе доверяю. – Рома похлопал его по плечу. Но на Тёмыча это не подействовало.

– В задницу мне твоё доверие! – Он разошёлся не на шутку. – Сто пудов гробанёшься! А мне чего? В Зубцах селиться за тебя?

Мысль о колонии ужалила Тёмыча с новой силой, смотрел со злостью. Рома покачал головой:

– Тёмыч, ты сколько раз подтягиваешься?

– Чего? Как подтягиваюсь?

– Просто. На турнике.

– Я? Не знаю. – Вопрос сбил Тёмыча с мысли. – Ну, раз десять. Нет, пять, наверное. Да не знаю я, чего прикапался? Я давно не…

– Ну вот, а я десять раз хоть сейчас подтянусь, – спокойно сказал Рома. – А здесь ехать – три секунды от силы. Три секунды я точно провешу. Ты, главное, не дёргай, и всё будет ништяк. Понял? Всё, короче. Я пошёл. Давай пробовать. Я на сцену, подгоняй кран.

И Рома вышел из рубки, пока Тёмычу ещё что-нибудь не стрельнуло в голову.

В зале было темно и пахло тёплой пылью. Рома очень любил это всё – пустое, тёплое, полутёмное, утробное пространство, ряды кресел, тишина. С детства запомнил это ощущение, когда ходил в ДК – ещё старый, конечно, барачного вида, так похожий на тот, что был в Ведянино: предвкушение чуда, ожидание его, оно зарождалось именно в таком, пустом ещё зале.

Что за чудо зарождалось для него сейчас, надо было выяснять.

В два прыжка поднялся на сцену и встал по центру. Оставленная под потолком световая дорога прорезала хорду до самой рубки. Её окно тускло светилось. Ряды кресел, пространство сцены – всё тонуло в мягкой, вой- лочной темноте. Было пусто, и тем не менее Рома и сейчас испытывал хорошо знакомое чувство сцены: смесь ответственности и предвкушения восторга. Оно всколыхнулось в груди и тут же откатило – надо заняться делом.

– Давай! – крикнул и замахал руками, прекрасно зная, что без включённых микрофонов Тёмыч ничего не услышит, хоть оборись.

Кран, до этого совершавший судорожные движения под потолком, будто не знавший, чем заняться, метнулся вниз. Рома покачал головой: главное, чтобы с ним он не дёргал с такой же скоростью. Над головой кран замер и стал опускать шею. Рома поднял руку, поймал его за перекладину и, насколько было возможно, подтянул к себе.