Сам он жил теперь только им: до премьеры оставалось каких-то две недели.

Но, конечно, как бы к нему ни готовились, день спектакля подкрался незаметно. Накануне Рома допоздна писал, потом всё сводил в один файл, рассчитанный по секундам сцен – он хотел доверить включение музыки Тёмычу, а для этого надо было всё выстроить так, чтобы тот даже не думал о происходящем, следил только, чтобы звук был всегда. И между тем, даже если сцены вдруг затянутся – чего от его актёров можно было ожидать – или сократятся, музыкальная канва должна остаться актуальной. Рома давно это придумал, а вот взялся в последний день, поэтому просидел всю ночь, соединяя, дополняя, обрезая, заполняя паузы; в итоге так и заснул в кресле.

Разбудил его Тёмыч, притащившийся утром на работу.

– Какие люди! – пророкотал он над головой Ромы, так что тот вздрогнул и открыл глаза. Тёмыч лыбился всей своей оспятой физиономией. – Дома уже не ночуешь? Жена выгнала?

Рома сел, с трудом соображая, как он здесь оказался, вспомнил – и дёрнулся к мышке, разбудил компьютер, уставился в окно программы: вдруг показалось, что он мог забыть сохранить всю работу.

Но нет, всё было нормально, файл, готовый, выпестованный, на месте.

– Я тебе потом… – начал говорить хриплым спросонок голосом, но горло свело. Он сглотнул всухую. – Потом всё покажу, – закончил глухо, поднялся и поплёлся в туалет, возвращать себя к жизни.

ДК уже был погружен в суету, какой обычно здесь не бывало. Казалось, в премьерном возбуждении находились все, даже кто не занят в постановке. Актёры собрались к полудню. Они находили необходимым подняться в рубку, просунуть голову в дверь, найти глазами Рому и подобострастно поздороваться.

– Ещё один отметился, – весело отсчитывал Тёмыч. – Засвидетельствовал своё почтение господину режиссёру.

Рома тоже кивал в ответ и отворачивался, делая вид, что ужасно занят, хотя на самом деле ничем не мог заняться весь день, но и тянуть нервы с актёрами ему не хотелось. Выбираясь иногда из рубки, видел, как они собираются группками в коридорах и на лестнице ДК, повторяют сцены, перекидываются диалогами. Рома старался не слушать и даже не смотреть в их сторону. Они выглядели бесприютными, словно им некуда было приткнуться. На самом деле – и Рома это понимал – они просто не хотели идти наверх, в музей, или укрыться в какой-нибудь другой комнате – им бы там казалось, что они пропустят момент, когда откроют зал и их наконец пустят за сцену.

В зале шли последние технические приготовления. Из рубки было видно, как деловито расхаживает там Петрович, что-то укрепляя и приколачивая. Помогать ему был допущен только Капустин, и то на правах «подай-принеси»: то и дело он выходил, и Петрович аккуратно запирал за ним дверь, через какое-то время подходил к ней снова, прислушивался – видимо, у них была отработана система условного стука – и впускал Кочерыгу с удлинителем, каким-нибудь пакетом или обрезом ткани.

Тёмыч, изнывая от безделья, комментировал это, меняя голоса, но неизменно оставаясь в стилистике бразильских сериалов:

– Вот ещё, попробуй это. Лучший провод с центрального рынка! Ты знаешь, сколько мне пришлось пережить, чтобы добыть его для тебя! – гнусавил он и тут же, включая заикание, отвечал: – П-па-асмотрим, па-асмотрим, как мы можем исп-пользовать этот обрезок. Ах, он мал! Несчастный! Ты п-пожадничал п-продавцу рубль, и теп-перь он нам не п-пыригодится!

– Кстати, ты отмазался у Стеши? – спросил вдруг своим голосом, обернувшись к Роме, и переход был столь неожиданный, что он его не понял:

– В смысле?

– Ну, в смысле крана. Чего она сказала?

– Ничего.

– То есть как? Прямо взяла и отпустила с миром?

– Никуда она не отпускала, – туманно ответил Рома.

– Эй, погоди. Ну, ты ей хоть сказал, что два раза не получилось? Ну, в смысле, что получилось, но что получилось. И что не будешь использовать. – Тёмыч от волнения стал косноязычен, не хуже дяди Саши.

– Ты же сам просил не рассказывать, ну, я и не рассказывал. Я же не ябеда тебе.

– То есть как?! – Тёмыч взвился. – Ты ей до сих пор не сказал? Ты представляешь, что будет, когда она увидит?

– Чего она увидит?

– Не чего увидит, а чего не увидит! Когда ты не полетишь, короче. Ты прикинь, что будет! Да она же тебя вышвырнет отсюда к чёртовой матери! И пофиг ей до всего – пусть даже вам премию какую театральную за спектакль дадут. Ты это хоть понимаешь?!

– Спокойствие, Тёмыч, только спокойствие. Дело житейское. Никто никого выкидывать не собирается. Мне льстит, что ты так переживаешь, но…

– Ничего я не переживаю! Просто если ты не полетишь, а она не знала, так она и меня того, под горячую руку. За нефиг делать. – Он крутанулся в кресле и надулся. Рома подошёл к нему и похлопал по плечу:

– Тёмыч, всё будет путём: я полечу. Всё как заду…

– Чего?! – Тёмыч взвился ещё пуще, словно у него в кресле была катапульта. – Куда ты полетишь?! Да никуда ты к чёртовой матери не полетишь! Ещё не хватало! Ты угробишься, а в Зубцы поеду я! Ищи дурака! Даже не думай, понятно! Я в этом не участвую!

Он орал ему в лицо и брызгал слюною. Рома сначала смеялся, махал руками, пытаясь его успокоить, но было ясно, что не поможет, Тёмыч шёл в разнос. Изловчившись, Рома положил ему обе руки на плечи и, глядя прямо в глаза, твёрдо сказал:

– Успокойся. Всё будет хорошо. Ты мне можешь верить.

Тёмыч замер, как будто его связали. Он смотрел на Рому ошалело, но злоба в глазах потухла.

– Да делай как хочешь, – пробурчал он. – Мне-то что, в конце концов…

– Вот и славненько. Я тебе потом объясню, что и когда двигать.

Однако Тёмыч был прав: к полёту пора приготовиться. Рома вспомнил, что хотел для этого сделать, и вышел из рубки.

Этот вариант он придумал давно, но держал его за отступной, поэтому до сих пор им не занимался – сделать чучело, закрепить его на кране, при правильной подсветке разницы с живым человеком никто не увидит. Вспомнился человекоподобный ватный снеговик, которого ещё в сентябре принёс с чердака, – он идеально подходил: лёгкий, почти невесомый и большой. Лица нет, ну и не надо, всё сделает свет – Рома был уверен, что совпадение будет полным.

Снеговик так и лежал среди реквизиторского хлама. Рома бережно вытащил его из угла, усадил на стул возле двери. Чучело завалило голову, смотрело пустым лицом в потолок. Оно не было похоже на снеговика, не было похоже и на Итильвана, ему хорошо было бы играть Страшилу в спектакле про девочку Элли, но такого спектакля не было, так что придётся играть кого скажут. Рома прикинул, не стоит ли уже сейчас поднять его наверх, но решил, что рано, лучше сперва поднимется сам, всё проверит, а потом уже с ним.

Над сценой была установлена большая металлическая конструкция, которой он собирался воспользоваться. Лестница, которая вела туда, была узкой, но оказалась очень удобной и не гудела под ногами – что, несомненно, полезно в разгар спектакля. Конструкция представляла собой каркас из сваренных металлических трубок, расположенных по кругу над всей сценой, на ней крепились прожекторы, блоки с дополнительными кабелями и прочее техническое оборудование; у неё даже имелись небольшие перильца, чтобы без риска обогнуть сцену и быстро оказаться в любой точке.