Он нажал на тяжелую деревянную створку двери, за которой открылась зимняя ночь, когда отец Саймон вдруг сказал:

– Грейси переживала внутренний конфликт. Это я вам могу открыть.

– Конфликт в связи с чем? – тут же спросил Мэддокс, не отпуская дверь. Снаружи колокольный звон был еще громче. Через дверной проем Энджи видела в свете уличного фонаря, что мокрый снег превратился в мягкие крупные хлопья. Отчего-то ее бросило в жар, а во рту пересохло.

Голос отца Саймона долетал будто издалека:

– Выполняя пастырский долг вне стен исповедальни, я узнал, что Грейси Мэри стыдилась своих беспорядочных половых связей.

Энджи попыталась ухватиться за эти слова, сосредоточиться и задать вопрос, но в голове стоял туман. Страх разгорался, как костер от ветра, от этого колокольного звона, падающего снега и запаха озона и металла, который несло в открытую дверь. Время растягивалось, как эластик, искажая все вокруг.

– Простите, в каком смысле? – переспросил Мэддокс.

– Сказанное Грейси позволяло предположить, что у нее регулярно был секс с разными партнерами, и она мучилась угрызениями совести.

– Она вам это сказала? Не на исповеди, а так? – уточнил Мэддокс.

– Да.

– Довольно интимное признание для беседы молоденькой девушки и священника. Почему у вас зашла об этом речь? Какие отношения связывали вас с Грейси? – спросил Мэддокс.

– Она пробовала на мне свои женские чары.

– Грейси Драммонд пыталась вас соблазнить?!

Колокола зазвонили громче.

– Когда я спросил, зачем она это делает, выяснилось, что Грейси была… эмоционально зависимой. Ей была необходима любовь, симпатия. Мне кажется, ей было одиноко – отец бросил семью, мать пропадала на работе. В детстве ее тоже травили и не желали принимать. Из того, что она мне рассказала, я сделал вывод, что, отдаваясь, она как бы покупала внимание мальчиков, а вслед за этим – интерес одноклассниц. Секс сделал Грейси популярной в школе. Насколько я понял, это и была подоплека ее романа с прежним мальчиком.

– Риком Батлером? – уточнил Мэддокс.

– Кажется, да.

– Она что-нибудь рассказывала о своем новом бойфренде и других мужчинах, с которыми якобы спала?

– Я сказал вам что мог, детективы. Теперь я должен идти.

– Когда вы сами в последний раз видели Грейси? – спросил Мэддокс.

Открылась внутренняя дверь, и вышла прихожанка, которая молилась у исповедальни. Створка двери начала медленно закрываться, и тут из собора полились звуки органа – разыгрывался органист. Мальчик-певчий запел изумительным высоким альтом:

– Аве, Мари-и-и-я…

Энджи охватил ужас.

Она поглядела на дверной проем, ведущий на улицу. Сердце готово было выскочить из груди.

– В позапрошлое воскресенье, – ответил священник. – На мессе, во время святого причастия.

– Спасибо, святой отец, – пробормотала Энджи и выбежала из собора под снег. Пушистые хлопья парили в туманных гало вокруг уличных фонарей. Колокола отдавались оглушительной какофонией в ущельях дворов и уступах зданий, становясь все громче… громче… громче… Энджи уставилась на красный крест над входом в приемный покой больницы на другой стороне улицы. Безумие кружащихся снежных хлопьев, трезвон, от которого закладывало уши, светящийся красный крест, молитва, потонувшая в звоне колоколов – все это слилось в оглушительный рев у нее в голове:

– Беги, беги! Утекай, утекай!

Голос Мэддокса доносился до нее как в тоннеле:

– Что ты думаешь об этом целомудренном святоше и его отношениях с Грейси? Ничего себе у них была тема для разговоров – секс!

Они проходили под горгульями Сент-Джуд, направляясь к красному кресту над больничным входом. Как они сюда попали? Неужели перешли улицу? Знак креста совсем близко.

– Забирайся сюда! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо! Сиди тихо!

Пронзительный женский крик прорезал многоголосый звон, и наступила мертвая тишина. Энджи ничего не слышала и не видела, кроме красного креста, просвечивавшего сквозь густо валивший снег. Она ослепла. Опасность. Боль. Повсюду. Они идут…

Ее рука нырнула под куртку, к бедру. Быстрым привычным движением Энджи выхватила из чехла свой нож из углепластика, выпустила лезвие и пригнулась, чуть согнув ноги в коленях…

╬

Мэддокс даже остановился от удивления: рядом с ним Паллорино замерла, присев, как для броска – тяжелые байкерские ботинки будто приросли к земле. Лицо мертвенно-бледное, глаза – два черных провала – невидяще уставились на вход в отделение неотложной помощи. Она медленно покачивалась из стороны в сторону, водя перед собой лезвием ножа.

– Паллорино?

Она резко повернулась на звук его голоса, учащенно дыша открытым ртом, и махнула ножом, едва не задев.

– Энджи, ты чего?

Она сделала молниеносный выпад. Мэддокс чудом успел отскочить.

– Иисусе, Паллорино, что ты творишь?!

Ее кожа блестела от пота. Мэддокса охватило волнение.

– Энджи! Ты меня слышишь? Ответь мне!

Она снова атаковала, метя ножом ему в живот. Мэддокс схватил ее за запястья и вывернул руки вправо, увернувшись от лезвия.

– Брось нож, – приказал он, больно крутя ей руки.

Энджи завопила что-то неразборчивое, будто на чужом языке. Мэддокс перенес упор на левую ногу, не отпуская запястий Паллорино – это заставило ее потерять равновесие и невольно согнуться, но она удивила его, не стала вырываться, а повторила его движение и одновременно правым локтем ударила в нос снизу вверх. От боли в глазах у Мэддокса вспыхнули искры, а во рту, в горле, появился вкус крови. Глаза защипало от выступивших слез.

Энджи вырвалась и отскочила назад, снова пригнувшись для атаки. С дикими, блестящими глазами она махала ножом, загнав Мэддокса к нише в стене. Она убила бы его, если бы могла, – в этом он не сомневался. Он подумал о пистолете в кобуре, но вместо этого успокаивающим жестом выставил ладони, хотя из глаз лились слезы, а из носа текла кровь. На всякий случай он незаметно встал так, чтобы выхватить пистолет, если придется.

– Все нормально, – громко сказал он, – все нормально. Это всего лишь я, Мэддокс, Джеймс Мэддокс. Твой напарник, Энджи. Паллорино, ради бога, успокойся!

Она бросилась на него и нанесла удар – кончик ножа прорезал рукав плотного шерстяного пальто. Но Мэддокс использовал инерцию движения и пропустил Паллорино вперед, отправив ее плечом в стену, после чего рывком завел руки за спину и выкручивал запястья, пока нож не выпал на асфальт.

Сердце тяжело стучало в груди. Мэддокс давился и кашлял, отплевываясь собственной кровью, но продолжал прижимать Паллорино к стене, доставая из кармана пластиковые путы – такими она привязала его к кровати в мотеле. Зафиксировав руки, Мэддокс, по-прежнему удерживая напарницу, нагнулся и поднял нож, убрав лезвие. Сунув нож в карман, он заодно отобрал у Энджи и служебный пистолет.