– Близко не подходите! – сказал Сандро, оглянувшись на сестренку.

Придерживая Кемальчика за руку, Кама остановилась. Она никак не могла понять, какой силой рой держится за ветку. Отец притащил пустой улей и поставил его под тем местом, над которым висел рой. Он отвернул крышку колоды и положил ее рядом.

Кама ужасно боялась, что рой вот-вот отцепится от ветки и рухнет на землю, и тогда пчелы разлетятся и, может, покусают их. А отец делал все так медленно. Он зашел в подвал и вынул оттуда длинную, остроносую корзину для сбора винограда. Оттуда же он вытащил шест для сбивания грецких орехов. Куском веревки он прикрепил корзину к вершине шеста и подошел к дереву. Осторожно приподняв шест, он подвел корзину к шевелящемуся, покачивающемуся на ветерке и тихо гудящему рою. Он подвел верхнюю часть корзины к рою и осторожно втиснул его в корзину.

– Учти, – важно сказал Сандро гостю, – пока пчеломатка там, ни одна пчела никуда не улетит.

Гость согласно кивнул головой, хотя и не очень понимал, зачем ему надо это учитывать, ибо он не держал пчел и не собирался их разводить.

Кама ужасно волновалась. Когда рой втискивался в корзину, некоторые пчелы, сбитые ее краями, взлетели и закружились возле ветки. Но рой не разлетался и, словно углубленный в какую-то свою таинственную работу, погружался в корзину.

Кама мимолетно взглянула на подошедшего брата Навея. Он держал в руке раскрытую книгу. И хотя сейчас он следил за тем, что делает отец, в глазах его еще пылал нечегемский, Кама это чувствовала, сумрачный пламень книжного азарта.

Достав краями корзины ветку, отец толкнул ее, она покачнулась, но пчелы продолжали держаться за нее. Тогда он еще раз подвел корзину к ветке и толкнул ее сильней. Издав сухой, бумажный шорох, рой шлепнулся в корзину.

Отец медленно накренил шест и стал опускать его. Пчелы почему-то не вылетали из корзины. Перебирая шест, отец ухватился за край корзины, быстро перевернул ее и вытряхнул в долбленую колоду. Отец отбросил корзину, и Кама увидела на дне улья слегка расплющенный рой. Несколько растревоженных пчел кружились рядом, но рой, мерцая и шевелясь, продолжал лежать на дне. Отец накрыл колоду крышкой, приподнял за середину и, слегка горбясь, отнес ее в верхнюю часть двора, туда, где рядком стояли ульи.

– Чего остолбенел! – прикрикнул Сандро на задумавшегося книжника. – Снеси на место шест и корзину!

Навей положил книгу на траву, отцепил корзину от шеста, поднял книгу и, зажав ее под мышкой, отнес в подвал корзину и шест.

– Качать! Качать! – крикнул малыш, и Кама подвела его под яблоневую ветку, с которой свисали качели. Кама посадила малыша на деревянное сиденье, заставила покрепче уцепиться ручонками за веревки и стала его раскачивать.

Сандро и гость снова уселись под яблоней. Казалось, гость был несколько подавлен обилием ненужных впечатлений и удручающей задержкой прибытия геологов. Надо было уходить. Но именно потому, что он слишком долго ждал обещанную пирушку с геологами, уходить было обидно. А тут еще мелькает перед глазами на своих качелях этот несносный мальчишка. Того и жди – остановятся качели и он кинется на тебя с каким-нибудь совсем уж неприличным вопросом.

– Да, пчелы, – сказал Сандро с видом человека, только что справившегося с нелегким делом. – В прошлом году, – продолжал он, – я был в верховьях Кодера, там, где переброшен над рекой висячий мост. Он весь оброс лианами и плющом, и по нему проходишь, как по зеленому коридору. И вот я перешел с левого берега на правый и вижу такую картину. Стоит знакомый мне крестьянин с коровьей шкурой, распяленной на распялках. И она, эта шкура, с бесшерстяной стороны обмазана медом, и на нее налетают пчелы.

– Ты что делаешь? – спрашиваю у него.

– Да вот, – говорит, выглядывая из-за шкуры, – пчел своих приучаю пролетать по мосту.

– Зачем, – удивляюсь я, – приучать их пролетать по мосту?

– А затем, – говорит, – что медоносные луга на этой стороне реки. В жаркие летние дни пчелы, перелетая реку, по привычке слишком низко летят над водой и часто подыхают. Сверху жара, снизу холод – не выдерживают и дохнут на лету. Решил приучить их пролетать через мост.

– Ну и как, – говорю, – приучаются?

– Как видишь, – говорит, – я уже на этой стороне. Сначала на том берегу у моста держал шкуру, а потом взошел на мост, потом подальше. Потом еще подальше. И вот уже стою на этой стороне.

– Что ж ты, – говорю, – все лето так и будешь стоять?

– Нет, – говорит, – как увижу, что привыкли перелетать через мост, перестану.

Посмеялся я тогда над этим крестьянином и пошел своей дорогой. В этом году опять довелось мне идти по этому мосту. Я совсем забыл про тот случай. Только взошел на мост… что за черт? Слышу: вжик! вжик! вжик! – пчелы так и шныряют туда и обратно, так и шныряют. И тут я вспомнил того крестьянина. Приучил-таки, упрямец! Вот какие дела бывают!

Гость на этот раз не засмеялся, а только кисло улыбнулся, возможно сопоставляя плодотворность терпения этого удивительного крестьянина с собственным бесплодным терпением.

Приближалось время обеда, и мать Камы прошла под яблоней, взобралась на перелаз и спустилась на огород. Через некоторое время она снова спустилась во двор, неся в переднике зеленый лук, кинзу, цыцмат, петрушку.

Остановившись возле качелей, она, тихо посмеиваясь, кивнула в сторону веранды, где Навей все еще гудел по-русски.

– Боюсь, пупок надорвет мой сын, – сказала она посмеиваясь, – очень уж он старается…

Мать прошла на кухню, продолжая посмеиваться. Навей внезапно перестал гудеть по-русски и стал пересказывать бабке содержание прочитанных страниц. Кама прислушалась. Брат рассказывал о том, как Робинзон увидел на берегу одинокий след неизвестного человека.

– Что ж, – перебила его бабка, – только от одной ноги след и остался?

– Да, тут так написано.

– Может, тот человек в грязь наступил?

– Нет, – отвечал брат, – тут про грязь ничего не сказано. На песке он увидел след от ноги человека.

– Да как это может быть, чтобы след остался только от одной ноги? Куда подевалась другая нога? Врет он, твой Робинзон!

– Может, ветром сдуло? – попытался внук оправдать Робинзона.

– Ну, конечно! Все следы ветром сдуло, и только один остался. Врет он, твой Робинзон!

– Нет, не врет! – в отчаянье воскликнул мальчик и даже захлопнул книгу. – Если тебе не нравится, я не буду рассказывать!

– Читай и рассказывай, – властно сказала бабка и сердито перебросила громко щелкнувший челнок справа налево, – небось сам уже надумал куда-нибудь от нас удрать! Вот и защищаешь его. Хороший человек старается жить и умереть там, где он родился. Плохой человек твой Робинзон! Плохой!

– Бабушка!!!

– Читай!!!

…Ах, бабка, бабка! Далеко же ты глядела! Через тридцать лет после Большого Снега во время Великой Отечественной войны Навей ушел на фронт, попал в окружение, надолго сгинул без вести, а потом вдруг вынырнул в неведомой Чегему Америке и оттуда по радио на родном языке стал вещать Евангелие своим ошеломленным землякам! Но бабки с ее пророчеством, как и многих других, уже не было на свете.