Однако 18 января произошло неожиданное событие, и без того вызвавшее перерыв в переговорах и отъезд Троцкого в Питер. Германская делегация предъявила ультиматум, потребовав проведения демаркационной линии, по сути дела границы, отрезавшей от России ее территории. Частью ультиматума была карта, которую выложил на стол Гофман, сопроводив это заявлением, что проведенная на ней линия обеспечивает самоопределение территорий, находящихся к западу от нее. «Линия Гофмана» отрезала от бывшей Российской империи Польшу, Литву, острова Балтийского моря, части Украины и Белоруссии.

По требованию Троцкого был объявлен перерыв, и советская делегация выехала в Петроград. Впрочем, по дороге Троцкий на день заехал в Варшаву, чтобы «собственной кожей» ощутить ситуацию в Польше, на революционное движение в которой возлагались почти такие же надежды, как на революцию в центральных державах. В его честь был устроен митинг социалистов и националистически настроенных центристов, а левые социалисты, которые вскоре провозгласят себя коммунистами, преподносили букеты цветов со спрятанными в них записками, содержавшими просьбы о помощи.

Не забывая о своей семье, Лев Давидович попросил у представителей немецких властей комплект германских оккупационных марок (то есть знаков почтовой оплаты с надпечатками, к какой оккупированной области они относятся) для сына, который стал филателистом. Соответствующий презент был сделан любезными хозяевами, отлично знавшими о конфликтах в Бресте, но не распространявшими их на отношения с оказавшимся на подведомственной им территории иностранным государственным деятелем.[533]

В преддверии появления германского ультиматума у Троцкого начинала вызревать идея прекращения переговоров, которую он высказал в письме Ленину от 2 (15) января 1918 года. Это письмо не сохранилось, но о его содержании Троцкий подробно рассказал в брошюре о Ленине. Троцкий был убежден, что вести войну с Германией и ее союзниками Россия не могла, ибо армия находилась в состоянии развала, но идти на подписание неравноправного сепаратного мира России не следовало, тем более в условиях, когда по всему миру, включая Германию, «ходили настойчивые слухи, что большевики подкуплены германским правительством».[534] Нарком полагал, что необходимо представить миру, прежде всего «рабочим Европы», доказательство смертельной враждебности между Советской Россией и кайзеровской Германией. Отсюда вызревала формула: «Войну прекращаем, но мира не подписываем».

По приезде Троцкого в Петроград между ним и Лениным начались долгие беседы о позиции России на переговорах после их возобновления. Ленин в принципе не отвергал предложения Троцкого, но выражал скептицизм. А если генерал Гофман все же будет в состоянии возобновить войну? — спрашивал он Троцкого. Последний отвечал, что в этом случае Россия будет вынуждена подписать мир, ибо не окажется другого выхода. Этим, однако, будет нанесен удар по легенде о связи большевиков с Гогенцоллернами.[535]

В плане Троцкого содержалась доля авантюризма. Ведь можно было предположить, что если немцам удалось бы возобновить наступление, новые условия мирного договора оказались бы еще более неблагоприятными для России, нежели «линия Гофмана». В то же время позиция Троцкого вполне вписывалась в концепцию перманентной революции, как в оптимистическом (развязывание европейской революции), так и пессимистическом (временное поражение революции в России и восстановление в ней буржуазного режима) вариантах. Позиция «ни мира, ни войны» в то же время лишала правительства стран Антанты формальных оснований для вмешательства в российские дела под предлогом измены советского правительства делу союзников. Наконец, эта позиция могла несколько сгладить противоречия, назревавшие как в правящей большевистской группировке, так и между частью этого руководства и союзной партией левых эсеров. Так что позиция Троцкого отнюдь не была предательской; в ней имелась некоторая последовательность. Ленин был осторожнее. Он не вступал в прямой спор с Троцким, понимая преимущества его формулы, но ставил во главу угла не эфемерные планы европейской революции, а сохранение большевистской власти и собственное положение вождя.

На заседании ЦК 11 января Ленин отстаивал необходимость подписания «похабного» договора. Он спорил с левыми коммунистами, выступавшими за революционную войну, и большое внимание уделил позиции Троцкого. Судя по секретарской записи, полемика с Троцким была непоследовательной. С одной стороны, Ленин называл позицию наркома «интернациональной политической демонстрацией», с другой — признавал, что «мы делаем поворот направо», что «мы… предаем самоопределяющуюся Польшу», что японцы и американцы могут воспользоваться подписанием договора, чтобы завладеть Владивостоком, а затем даже дойти до Иркутска. И все же, настаивал Ленин, это «не слишком дорогая цена». Подробно свою точку зрения вновь обосновал Троцкий. Революционную войну он считал нереальной. «Армию необходимо распустить, но распустить армию — не значит подписать мир». В новом выступлении Ленин пытался подыгрывать «и нашим, и вашим», заявив, что он не во всем согласен со своими сторонниками Сталиным и Зиновьевым, но не упомянул о позиции Троцкого. В конце концов Ленин поставил на голосование лишь предложение о возобновлении курса на затягивание переговоров. Хотя было очевидно, что это нереально, за него проголосовали 12 человек, а воздержался один (можно предположить, что это был Троцкий). Он же потребовал голосования по формуле: «Мы войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем». Хотя она противоречила ленинской, за нее проголосовало девять человек, против — семь.[536] Иначе говоря, часть из тех, кто только что голосовал за предложение Ленина, проголосовала теперь и за предложение Троцкого, противоречившее первому. Это было свидетельство кризисного состояния большевистских верхов, растерянности в их среде.

Внутрипартийное положение все более обострялось, ставя под угрозу сами властные органы. Троцкий же вновь выехал в Брест. Там 17 (30) января 1918 года были возобновлены переговоры. Приступая к их заключительному этапу, нарком должен был считаться с тем, что ситуация для советского правительства существенно ухудшилась в связи с разгоном Учредительного собрания 5(18) января. Перед этим германские аналитики не исключали, что в случае, если Учредительное собрание России возьмет в свои руки власть, вероятной была бы попытка возобновления военных действий вместе со странами Антанты. «Разгон же Учредительного Собрания означал для немцев нашу очевидную готовность к прекращению войны какой угодно ценой».[537]