О причинах подобного великодушия я догадывался. Девушку следовало держать под присмотром, чтобы не болтала лишнего. Кроме того, я видел, что у Куросавы еще остаются сомнения насчет фуккацу: от хитреца Тэнси следовало ждать подвоха.

В любом случае это была лучшая участь, на какую могла рассчитывать Тошико.

Инспектор свернул вправо, в узкий проход между домами. Этой тропинки я не помнил. Если она тут и была, я не обратил на нее внимания, когда впервые посетил Фукугахаму. Тропинку с большой тщательностью вымостили плоскими камнями – черными и белыми. Даже наш князь не постыдился бы такой дорожки в своем саду.

Нам открылся знакомый склон с полудюжиной развалюх. На россыпь трухлявых грибов они уже не походили, да и развалюхами их никто не назвал бы. Две исчезли, как не бывало, остальные выглядели новенькими, построенными не далее чем вчера. Склон, когда-то – сплошная грязь, сейчас зеленел первой весенней травой, едва успевшей проклюнуться. Там, куда уходила мощеная тропинка, кипели, пенились, трепетали на ветру нежно-розовые облака.

Цветущая сакура.

От такой красоты у меня перехватило дух. Вспомнилось, как мы с отцом и матерью любовались цветением деревьев в нашем крошечном саду. Отец, матушка! Надеюсь, у вас все хорошо. У меня уже есть маленький брат, да? А если и сестра, так ничего, я все равно рад. Простите меня, я не мог остаться в Акаяме. Знаю, что не виноват, что долг превыше семейных уз. Знаю, а сердце болит…

Мы шли наверх, к розовым облакам.

Под деревьями были разбит чайный павильон. Четыре столба, плетеная крыша – много ли надо, чтобы любоваться сакурой в свое удовольствие? В павильоне отдыхал юноша моих лет, одетый просто и буднично. Ему наливала чай молоденькая дама, в своих ярких нарядах похожая на бабочку. Две служанки ждали поодаль, не позовет ли их госпожа. Вне павильона, поглядывая в нашу сторону, прохаживался статный мужчина лет сорока, облаченный в узорчатую парчу.

– Господин Фудзивара, – инспектор указал на мужчину. – Первый министр.

И добавил:

– Бегом! Выказывайте усердие и повиновение!

Мы побежали.

За пять шагов до павильона земля содрогнулась: то пал на колени инспектор Куросава. Ударил ладонями перед собой, ткнулся лбом в землю. Мы с господином Сэки последовали его примеру. Поглядывая исподлобья, я видел, как первый министр идет к нам. В правой руке он держал изящный хлыстик, которым похлопывал себя по бедру.

– Куросава Хигаси, надо полагать?

– Да, господин! – рявкнул инспектор.

– Кто это с вами? Старший дознаватель Сэки Осаму?

– Да, господин!

Знает, уверился я. Знает и все равно спрашивает. Сейчас спросит про меня.

– Почему вы так поступили?

Спросил не первый министр. Вопрос задал юноша, который за миг до этого пил чай из лаковой чашки. Юноша продолжал сидеть, не предпринимая попытки шагнуть к нам. На меня он не глядел, но я нутром чуял, кому адресован вопрос.

Я дрожал и молчал.

– Отвечайте! – велел министр.

– Ваши спутники, – продолжил юноша, любуясь чашкой, – выказали уважение господину Фудзиваре. Их поза ясно говорит об этом. Их головы склонены по направлению к министру. Ваша поза говорит о том, что вы выказываете уважение мне. Вы хотели оскорбить господина Фудзивару?

– Отвечайте! – повторил министр.

В его голосе таилась угроза.

– Великий господин! – я осмелился приподнять голову. – Я, неразумный, подумал, что в первую очередь уважение оказывается высшему. Это не значит, что я недостаточно уважаю господина Фудзивару. Напротив, я считаю его равным богам. Но в вашем присутствии я не могу склониться перед кем-то другим.

Юноша улыбнулся.

– Великий господин? Уважение к высшему? Глупец, с чего ты решил, что я выше господина Фудзивары?!

– Неслыханная дерзость! – пробормотал старший дознаватель. – Немыслимая глупость!

Краем глаза я заметил, что молодая дама повернулась к нам. Лицо ее выражало живейший интерес. Не будь брови дамы тщательно выщипаны и замазаны белилами, они без сомнений взлетели бы на лоб, к бровям нарисованным. Притихли и служанки, боясь веселым щебетом помешать госпоже.

– Великий господин! – я понимал, что на острове Девяти Смертей уже готовят для меня отдельную пещеру в скалах, узкую как гроб. – Здесь, в Фукугахаме, все достойные люди одеты наипышнейшим образом. Они разряжены в пух и прах, словно цветущая долина весной! Даже мой родич Ивамото Камбун щеголяет серебряной вышивкой. При этом ваше досточтимое кимоно и ваша глубокоуважаемая накидка с плечами-крыльями…

– Мое кимоно? Моя накидка? Что с ними?!

– Они самого скромного цвета. Такой бывает у терракотовой посуды, не покрытой глазурью. Все, что украшает ткань – это переливающаяся отделка из толченой ракушки. Не удивительно ли?

Юноша внимательно осмотрел себя. Так внимательно, насколько это было возможно без бронзового зеркала, покрытого ртутной амальгамой. Кажется, он впервые задумался о том, как выглядит рядом с остальными.

– Моя одежда, – он нахмурился, озабоченный услышанным. – Она еще чем-то отличается от одежды других людей?

Я молчал. По спине текли ручьи пота.

– Говори!

– Да, великий господин!

– Что с ней не так?

– Если мне позволено будет заметить, в Фукугахаме я видел знатных господ, одетых в монцуки[66]. На их кимоно и накидках красовались фамильные гербы или гербы их господ. У одних они были вышиты на груди, справа и слева. У других – на спине, между плечами. У третьих – на обоих рукавах. И только у вас гербы вышиты сразу в пяти местах: два на груди, два на рукавах и один на спине. Я не видел его, но уверен, что он там есть.

– Глупец! Лгун!

– Умоляю о прощении!

– На моей одежде нет гербов! Ни бабочек, ни цветка о пяти лепестках!

Он уже признался мне во всем, но еще не знал об этом.

– Вы правы, великий господин. Ни бабочек, ни цветов. Но там черной нитью вышиты три монеты. Эйраку цухо – «вечное счастье через богатство». Мой учитель, монах Иссэн из храма Вакаикуса, говорил мне, что этот символ украшал знамя величайшего из князей. При нем Страна Восходящего Солнца превратилась в Чистую Землю. Бабочки и цветок – гербы его клана.

Юноша вернулся к изучению чашки. Полагаю, это помогало ему собраться с мыслями.

– Хорошо, – произнес он тоном, не сулящим ничего хорошего. – Моя одежда. Три монеты. Твои дерзкие домыслы. Видишь эту чашку?

– Да, великий господин!