– Очень невежливо.

Я шагнул к наглецу, и наперерез мне тотчас бросился один из слуг. Он с ходу неудачно наткнулся на выставленную руку и скорчился на земле, прижав руки к животу.

– Но-но! – поспешил отступить франт. – Сейчас стражников кликну!

– И что им скажешь?

– Ладно, послушай! – зазвенел кошелем прощелыга. – Я просто хочу побыть с девушкой наедине. Сколько это будет стоить?

– Вы понимаете, что подталкиваете меня к совершению наказуемого законом деяния, именуемого сутенерством? Или просто не заметили отсутствия на фургоне красного фонаря?

– Нет, нет… – залепетал франт, тут только обративший внимание, что со всех сторон подтягиваются хмурые парни с откровенно бандитскими физиономиями.

Явившийся вместе с ними Дрозд начал демонстративно подрезать ногти устрашающих размеров навахой, и хлыщу окончательно стало не по себе.

– Так я пойду? – срывающимся голосом спросил он.

– Проваливай, – разрешил я, подошел к Валентину и усмехнулся: – Ты ус опалил.

– Ерунда, – усмехнулся тот и кивнул вслед франту: – Проводить?

– Лучше Марку что-нибудь холодное к синяку приложи.

– Да нормально все со мной, – начал отмахиваться парень.

– Идем, идем, – потянул Валентин брата-экзорциста. – А то глаз к утру заплывет и не откроется.

Они ушли; я забрался в фургон к вертевшейся перед зеркалом Берте, так и не сменившей свою сценическую накидку на приличную одежду.

– Твои штучки?

– Вот еще! – возмутилась девушка. – За кого ты меня принимаешь?

– Просто спросил.

– Ты ничего не спрашиваешь просто так, – возразила циркачка и, позволив соскользнуть с плеч невесомой материи, осталась лишь в полупрозрачных шароварах. – Скажи, почему ты вечно ко мне придираешься?

– Никто к тебе не придирается.

– Придираешься! – Берта подалась через туалетный столик к зеркалу, соблазнительно прогнув при этом спину, и с лукавым видом оглянулась: – Неужели я тебе ни капельки не нравлюсь?

– Какая разница? – Я отвернулся и пожал плечами: – У тебя и так от ухажеров отбоя нет.

Циркачка в ответ лишь раздраженно фыркнула и протянула руку.

– Дай халат, – потребовала она.

Я снял с вешалки шелковое одеяние, скомкал и швырнул им в девушку. Не из вредности – просто к зеркалу подходить не хотел. Очень уж беспокойно ворочались в глубине души бесы. Ни к чему это.

– Как погляжу, ты не в духе, – накинув халат и затянув пояс, развернулась ко мне Берта. В ее зеленых глазищах мелькали злые огонечки, но голос просто-таки сочился медом: – И почему я впала в немилость на сей раз, о мой господин?

– А сама как думаешь?

– Ты мне скажи.

– Я просил тебя держаться подальше от Марка. Просил или нет?

– Вот так номер! – рассмеялась Берта. – Неужто Себастьян Март ревнует?

– Себастьян Март беспокоится о том, как бы паренек на себя руки не наложил, после того как тебе надоест. Кое-кому он нужен живым и в здравом уме. И этот кое-кто оторвет за пацана головы и тебе, и мне.

– Фи, – поморщилась девушка, – как это меркантильно!

– В первую очередь это здраво.

– Да не волнуйся ты, все с ним будет хорошо.

– Позволю себе в этом усомниться, – покачал я головой. – Оставь парня в покое.

– Скажи, у тебя был дом? – Берта подступила почти вплотную, и до меня донесся легкий запах ее тела. – Нормальный дом, куда ты возвращался по вечерам?

– Был, – кивнул я.

И в самом деле был. Хоть я и старался о нем не вспоминать. Не вспоминать, чтобы не сожалеть о поступках, последствий которых уже, увы, не исправить.

– А у меня не было, – заявила Берта. – Никогда. С самого детства в дороге, с самого детства одни переезды, фургоны и шатры. И почему ты не можешь поверить, что мне просто хочется пожить, как живут нормальные люди? Неужели так плохо – этого хотеть?

– И при чем здесь Марк?

– Он хороший и добрый. С ним легко, очень легко.

– И поэтому ты решила вскружить голову мальчишке? Не вижу логики.

– Мальчишке? – рассмеялась циркачка. – Где твои глаза? Да он на пять лет старше меня! Мне девятнадцать, а ему двадцать четыре!

Двадцать четыре? В двадцать четыре мои руки были уже по локоть в крови. В двадцать четыре я впервые совладал с бесом и заточил его в своей душе. В двадцать четыре года от роду Себастьян Март стал другим человеком. Да и человеком ли он стал?

Надеюсь, с Марком судьба обойдется мягче.

– О чем задумался? – прищурилась девушка.

– Чего ты добиваешься?

– Марк не такой, как мы. Он не проведет всю жизнь по пути из одной дыры в другую. У него есть цель. Цель, понимаешь? И когда он добьется успеха, я хочу оказаться рядом.

– Смотри, не окажись ненужным балластом.

– Осуждаешь?

– Вовсе нет, – пожал я плечами. – С чего бы? Просто, когда у человека есть цель в жизни, ему обычно не до чувств окружающих.

И прежде чем девушка нашлась с ответом, я выскользнул из фургона. Тихонько рассмеялся себе под нос и зашагал прочь.

Оказаться рядом, когда золотой мальчик добьется успеха, ну надо же!

Горькая истина заключается в том, что мальчики из хороших семей не приводят в дом невест с улицы.

А впрочем, рассчитывает ли Берта на замужество? Вовсе не уверен. И, поскольку хватка у нее просто железная, быть может, из этой ее авантюры и выйдет толк.

Двадцать четыре, ну надо же! Сроду бы не подумал…

– Дядь! А, дядь! Вам передали! – заверещал вдруг дернувший меня за рукав рубахи мальчонка.

Я разгладил смятый листок бумаги с тремя начертанными ровным почерком словами и схватил сорванца за плечо.

– Стой! Кто передал?

– Не знаю, чужак какой-то. Дядь, отпустите, а?

– Выглядел он как?

– Да обычно выглядел. Только пальцы толстенные. Разбухли, будто утопленник. Я раз видел…

– Беги.

Я отпустил мальчонку и уселся на первый попавшийся чурбак. Сердце глухо бухало и пропускало удары; в груди ныло, а по спине бегали колючие мурашки.

«Себастьян Март. «Кошки»

И все. Больше в записке не было ни слова, но и этого хватило, чтобы меня до костей пробрало могильным ознобом.

Себастьян Март!

Лишь пятеро знали, что я нахожусь в Лиране. Трое циркачей, брат-экзорцист и Малькольм Паре. Только они.

И между тем – «Себастьян Март»!