Канат, прости, не до тебя. Прости, Канат, я должна сейчас заручиться поддержкой этого человека.

А может, все, что у меня было с тобой, — призрак… Эта, твоя, как ее… инсталляция…

— Игнат. Помоги мне. Ты понял, что я в западне?

Он приподнялся на локте в постели, закурил.

— Ну, так. Я, в общем-то, предполагал, что все так оно и есть. Но достоверно не знал. У меня не было доказательств. Все сработано очень чисто. Беловолку браво. Хорошо, что ты мне все начистоту рассказала. — Он затянулся, щеки его ввалились. — Хочешь — тоже начистоту?

— Я не верю в «начистоту», Игнат. В любой самой искренней исповеди всегда есть тихая заводь скрытого. Тайны.

— Я не делаю из своих взаимоотношений с Зубриком никакой тайны. Зубрик всегда был соперником Женьки в его денежных делах. А когда Женькины дела, после его гибели, перешли ко мне, то вся неприязнь Зубрика перекинулась на меня. Ты ж понимаешь. В бизнесе так.

— Ты занимаешься алмазами? — Я вынула у него изо рта сигарету и тоже затянулась.

— Да, и ими тоже. Прибыльное дело. Но очень опасное. Голландская контора по перекупке и обработке алмазов, «Де Бирс», заключила со мной, то есть с «Архангельскдиамантом», неравноправный, как я сейчас понял, договор. Потому что мне перебежал дорогу Вова Живов из «Саха-алмаза». Он отсыпает краденые с приисков алмазы в карманы голландцев горстями. Распоряжается камнями, как своей собственностью. Будто алмазы — это так, белая смородина, килограммом больше, килограммом меньше, какая разница. И международный алмазный рынок залихорадило. Я втянулся в эту историю… ну, да это не твоего ума дело, Люба… — Он поправился. — Пардон, Алла. Мне непривычно называть тебя так.

— От брата… осталось много живых камней?.. Украшений?..

— О, много. Большая часть у меня. То, что принадлежало Любе, хранит Беловолк. Мы теперь с Беловолком молочные, то бишь алмазные, братья. — Игнат докурил сигарету, бросил в тяжелую нефритовую пепельницу, стоявшую на столике рядом с кроватью. Из зеленого, болотного нефрита по краям пепельницы были вырезаны слоны с едущими у них на загривках всадниками. В руках всадники держали короткие копья… или ножи?.. Я тогда не знала, что это крючки для понукания слона, анкасы. — Почему ты об этом спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы я помог тебе в твоей борьбе с твоим Горбушко материально? Подбросил тебе пару-тройку хороших камней?.. И ты бы попросту купила его?.. Понятно, Юрка не даст тебе таких денег, ну, в смысле, на откуп, никогда. В лепешку расшибется, не даст.

Мы оба помолчали. Горела тихая лампа, медовый ночник. Будто бы горела свеча. Я снова вспомнила бамбуковые трубки. Ощутила на губах вкус опийного дыма. Рядом со мной чужое тело. Нелюбимое тело. Господи, как же долго я блуждала во тьме. Вырви меня из тьмы. Дай мне снова свет.

Жить с художником — в подвале — в ужасе — в нищете?!

Это я, я вырву сама его оттуда.

Не говори Игнату ничего об алмазах, спрятанных в Тюльпане. У тебя в сумке сокровище. И ты сама не знаешь, какое. Может, там что-то защелкнулось, какой-то механизм, и эта железяка уже не откроется никогда.

— Деньги мне нужны, да, — тихо и твердо сказала я. — Мои собственные деньги. У меня их никогда особо не было. И теперь нет. Но они мне нужны. Не в этом дело. Я их добуду. Помоги мне избавиться от папарацци.

— Избавиться?.. — Он округлил рот в притворном испуге, поцокал языком. — Какие выражения ты употребляешь…

— Я хочу сказать, помоги избавить меня от него.

— Так-так, помоги-спаси. — Игнат насмешливо покосился на меня. От его красивых губ пахло табаком. Красавчик Игнат. Брат красавчика Женьки Лисовского, алмазного босса, сам алмазный босс. В постели рядом со мной. Еще слегка вспотевший после праведных трудов. — И что же мне за это будет, как говорят пацаны-третьеклассники?

Я уже знала, клянусь, о чем он меня спросит. По блеску его глаз. По вздрогу его красивых губ.

— Выходи за меня за это замуж, а, Люба-Алла?.. Слабо тебе?..

Я даже не смогла опешить, потому что у меня не было времени.

Времени нет никогда ни на что, Алка.

Сделка. Какая изящная сделка. Ты выйдешь за него замуж, и он тебя прикроет, у него наверняка мощная крыша. Прикроет так, что тебе нечего будет беспокоиться о судах-пересудах, Игнат Лисовский купит всех судей с потрохами. Все так просто. Замуж — и крыша. Крыша — если замуж.

И тебе крышка.

Все ясно, Алка, ты в мышеловке. В еще одной.

И когда только этот младший Лисовский успел в тебя втюхаться до такой степени, что — на тебе, девочка, руку, сердце и все с ними впридачу?! Невероятно.

Как невероятно?! Ты что, считаешь, что в тебя нельзя влюбиться и от тебя, блестящая Люба Башкирцева, нельзя потерять голову?!

Он не теряет головы. Видишь, как он насмешливо, прищурясь, смотрит на тебя.

А может, это всего лишь шутка. Всего лишь веселая шутка. Подберись, Алка. Соберись, как для прыжка. Тебе же так часто приходилось прыгать. Даже с высокой платформы на заснеженное полотно, с риском сломать ногу и разбить голову, когда за тобой в один прекрасный январский день гнались трое с ножами в руках и початыми бутылками в карманах. О Россия, страна водки и ножей. Ножи, как это традиционно. Мы — азиаты. Нас голыми руками не возьмешь.

— Ха-ха, — отчетливо сказала я. — У меня даже голова закружилась, Игнат. Плесни мне немного сухого. Я не люблю эту кислятину, но дай горлышко промочить.

Он взял со столика бутылку «тибаани», налил мне в бокал. Я села в подушках и отпила. Быстрей. Алла, быстрей. Ты слишком долго думаешь.

— Я…

Прокуренный подвал. Темный силуэт виселицы с троллейбусной кожаной петлей. Мертвые тараканы, приклеенные к ночному горшку. Мясорубка в тазу с резиновыми утками. И эта ржавая дверь гаража с процарапанным во всю ширину железным цветком. И это темно-смуглое, огненное тело, летящее сквозь меня степной стрелой с дрожащим опереньем. Эти единственные руки.

— Что умолкла, пташка?..

Он взял меня за подбородок. Я вспомнила, как брал меня за подбородок Сим-Сим, когда хотел ударить. Беловолк, когда хотел изругать. Тот, в кладовке у Белорусского, нанятый Зубриком, что поигрывал пистолетом перед моим носом.

Игнат, зачем ты взял меня за подбородок. Меня, шлюху со стажем. Я же устала от этого жеста. Если бы ты не взял меня за подбородок — я бы сказала тебе «да».

— Нет, Игнат. — Горло мое свела судорога, когда я глотала вино. — Я не пойду за тебя замуж.

— Ну и дура. — Он плеснул «тибаани» себе тоже. — Извини. Но ты дура. Ты была бы тогда под защитой. Со мной — под защитой. Я бы имел полное моральное право так прихлопнуть Горбушко, что он бы и имя твое забыл. Или так спрятать тебя, чтобы ни один хрен тебя не нашел. Или так опорочить «утку» Горбушко…

— Правду!..