— Все в порядке. — Я вытряхнула из чашки ситечко. — С этим сама справлюсь. А ты подмети.

Рашми лукаво улыбнулась:

— А я принесла хорошее. — Она порылась в полотняном мешочке, служившем ей сумочкой, достала тюбик цвета потускневшего золота и торжественно протянула мне. Губная помада, явно не раз уже побывала в употреблении.

— Господину понравится.

Я отложила полотенце.

— Спасибо, но помадой я пользуюсь нечасто.

— Но проблема, да? — огорчилась Рашми. — Госпоже надо попробовать.

Эта зарежет без ножа, подумала я.

— Конечно.

— Хорошо. — Ее милое личико снова расцвело в улыбке. — Вот красит госпожа губы и меня радует.

Готовая на все, чтобы остановить служанку, я повозила по губам напоминающей воск субстанцией. Интересно, кто пользовался ею последним?

Рашми схватилась за грудь, будто у нее случился инфаркт.

— Ка-а-а-кая госпожа крррасивая. — Она подкралась ближе. — Теперь госпоже надо украшения. И почему у белые леди мало украшения? Ооочень большая ошибка.

— Я ношу сережки.

— В ушах хорошо, но надо в нос и в пальчики. — Рашми указала на булавку в носу, колечко на большом пальце ноги и позвенела браслетами. — Видите?

— Да, очень мило. — Я вытерла руки и отступила к гостиной.

— И еще. Извините, но у госпожа такой короткий волос.

— Отпущу. — Я вышла на веранду, слизывая с губ липкую пленку. — Приготовь масалу, ладно?

Рашми ворвалась в гостиную и, перехватив меня у двери, вытерла мои губы большим пальцем:

— Не для него. Только для господина.

— Конечно. — Я отняла у нее посудное полотенце и решительно вытерла губы. — А теперь, пожалуйста, займись чаем, хорошо?

Она удалилась, бормоча что-то на хинди. Слов я не поняла, но все было ясно и без них: в ее мире мужчине не полагается навещать замужних женщин средь бела дня.

Сев в плетеное кресло, я посмотрела на часы. Приглашение я отправила с тяжелым сердцем, страшась предстоящей встречи, но в то утро почти радовалась возможности отвлечься от мыслей о Мартине.

Ровно в одиннадцать у дома остановился черный «мерседес» и шофер открыл заднюю дверцу. Наш домовладелец мистер Сингх был, как всегда, в европейском костюме, пошитом на заказ, а тюрбан идеально сочетался по цвету с галстуком. В тот день он выбрал серый шелковый костюм, голубой тюрбан со стальным отливом и соответствующий галстук. Поднявшись по ступенькам, мистер Сингх по-хозяйски прошел по нашей — точнее, своей — веранде.

Манеры английского аристократа уживались в нем с хваткостью осторожного бизнесмена. В Чикаго таких именуют «акулами». Я не боялась, что он выбросит нас на улицу, но ему ничего не стоило назначить штраф за просрочку платежа, и тогда нам не хватит денег даже после поступления чека.

Поначалу я собиралась пригласить его в гостиную, но потом подумала, что он может заметить отсутствие подушки на диване, а если пожелает воспользоваться ванной, наверянка увидит оранжевое пятно на керамическом полу. И благодушнее от этого не станет. Я чувствовала себя варваром, разорившим прекрасный кукольный домик, и утешалась тем, что по крайней мере отметины на деревянном подлокотнике обитого парчой кресла оставлены не моими зубами.

Мистер Сингх протянул руку, и на смуглом, цвета жженого сахара, лице вспыхнула белозубая улыбка. У меня даже мелькнула шальная мысль, что наш домовладелец чистит зубы палочкой дерева ним, но такое предположение, конечно, выглядело смехотворным; веточками нима пользовались бедняки, а мой гость был не только богат, но и усвоил европейские привычки в той же мере, что и индийские. Пожимая мне руку, он деликатно поклонился.

— Доброе утро, миссис Митчелл, — произнес мистер Сингх на безупречном английском.

— Спасибо, что приехали. — Я указала на плетеное кресло.

— Не за что. — Он подвинул кресло, опустился в него так, словно его всего только что накрахмалили, и смахнул с тщательно отутюженных брюк невидимую пылинку. Я распорядилась принести чай. В Индии без чая никаких переговоров не ведут.

Рашми принесла поднос и поставила на столик между нашими креслами, всем своим видом выражая неудовольствие и осуждение происходящего. Разлив чай, она отошла в сторонку и попыталась перехватить мой взгляд, качая головой. Домовладелец взял свою чашку и вдохнул поднимающийся от нее ароматный парок.

— Прекрасно. — Он беззвучно поставил чашку. — Итак, чем могу вам служить?

С чего начать?

— Вы, наверно, слышали, что наш мальчик пропал…

— Да, слышал. Я также слышал, что ему ничто не угрожает.

— Да, но… Видите ли, мы отдали много денег за… В общем, мы заплатили людям, которые помогли его найти.

— Бакшиш, миссис Митчелл. Я знаю, как здесь делаются дела.

— Да. Так вот… боюсь, мы… у нас не хватит денег на арендную плату. Я надеялась, что, может быть, нам удастся достичь какой-то договоренности. Найти приемлемое для всех, справедливое решение.

Лицо его омрачилось:

— Нам всем хотелось бы, чтобы жизнь была справедливой, не правда ли?

Я подалась вперед:

— Вы же понимаете, что мы намерены заплатить. Мы же всегда платили, да? Я прошу лишь о том, чтобы вы установили разумный процент и не налагали штраф. Мы живем очень скромно.

Он поднял холеную руку с ухоженными ногтями:

— Миссис Митчелл, вы ошибаетесь. Я бы никогда не стал обременять вас процентами и штрафами. Пропажа вашего сына глубоко меня опечалила.

— О… — Я выпрямилась. — Вы очень любезны.

— Не стоит благодарности. — Он поднял чашку.

— Даже не знаю, что сказать. — Горло перехватило, но плакать перед этим изысканным, элегантным джентльменом было унизительно. Я отпила чаю и с усилием сглотнула, но голос все равно прозвучал неестественно напряженно. — Я думала, вы рассердитесь. В последнее время люди такие злые.

Он кивнул:

— Время сейчас неспокойное, решения принимаются плохие, поведение еще хуже. Британцы уходят, и мы пытаемся как-то уживаться вместе.

— Вы против раздела Индии?

Мистер Сингх покачал головой:

— Полагаю, решение крайне неудачное. — Он смахнул еще одну воображаемую пылинку. — Моим первым наставником был мой любимый дедушка, и раздел страны глубоко бы его опечалил. И он никогда бы не воспользовался вашим несчастьем. В память о нем я не стану поднимать вопрос арендной платы, пока вы сами не сочтете это удобным.

— Боже…

Мне хотелось тут же рассказать об этом Мартину, но я не могла этого сделать.

Неделю мы обходили друг друга, словно опасаясь заражения, и призрак Эльзы висел между нами, как неприятный запах, признать существование которого никто не желал. Каждое утро Мартин исчезал раньше, чем я просыпалась, а вернувшись, проводил полчаса с Билли и отправлялся в клуб на обед. Он говорил, что не может больше есть приготовленные Хабибом блюда, но мы оба знали, что ему трудно смотреть на меня. Приходя из клуба, всегда поздно и распространяя запах виски, Мартин неуклюже раздевался и валился в нашу белую постель. Я делала вид, что сплю. Не раз и не два мне хотелось повернуться и сказать: «Я все еще люблю тебя», но память о той женщине и ее мальчике не давала произнести эти слова. Мартин не изменился, и я по-прежнему любила его, но не могла прогнать постоянно возникающий образ — стоящей с буханкой хлеба, а потом протягивающей к нему руки Эльзы. Однажды утром, когда он уже ушел, я села в постели и сказала: