— Поглядеть бы на нее для началу, — произнес тот степенно, выслушав рассказ об удивительной и могучей ведьме.

Та, едва завидела вошедшего к ней в крохотную подклеть молодого черноволосого боярина, повела себя не совсем обычно. Проворно вскочив на ноги, она отвесила Борису низкий поясной поклон.

— Смотри-ка, — подивился Бельский. — Мне она так никогда не кланялась, а тебе вона как.

— А хошь узнать, пошто склонилась? — усмехнулась старуха.

— Коль поведаешь, так отчего не выслушать, — спокойно ответил Борис Федорович, стараясь не подавать виду, как его распирает от любопытства.

— Тогда подь сюды, — важно произнесла бабка. — Слово мое тайное, так что ни к чему всем прочим допрежь того, как оно случится, знать о том.

Годунов, помедлив, сделал шаг вперед, затем еще один.

— Да не боись, — ободрила его Лушка. — Я ныне не кусаюсь. — И затряслась от смеха.

Борис Федорович насупился, подошел вплотную и даже склонился поближе к ее лицу, морщась от зловония, которое издавало ее тряпье. Ведьма, привстав на цыпочки, почти уткнувшись крючковатым носом в его ухо, принялась что-то торопливо шептать.

Годунов вначале слушал спокойно, но затем вздрогнул и отпрянул. Никогда раньше за все время их знакомства, которое длилось без малого дюжину лет, Бельский не видел, чтобы его приятель был так сильно взволнован. Лицо Бориса Федоровича теперь представляло собой разительный контраст мягким слегка вьющимся смолянистым волосам.

— Ты что несешь-то? — попрекнул Борис Федорович бабку.

— Я правду сказываю, — возразила та. — Не любо — не слушай. А остатнее тебе потом обскажу, когда обещанное злато отдадите.

Годунов прикусил губу, напряженно размышляя.

— Сколь же им государь посулил? — не поворачиваясь, спросил он у Бельского, продолжая пристально смотреть на ведьму.

— Златом осыпать, — буркнул тот и усмехнулся. — Токмо оно по-разному понимать можно. Возьми пару золотых да занеси над старухиной головой, а кулачок-то и разожми, вот тебе и…

— Это так, — согласился Борис Федорович. — Да опять-таки смотря что скажет, а то таким острым золотом наградят, что голова от шеи отлетит.

— Потому и требую вперед, — не стала скрывать Лушка. — Дождесся от вас, как же, ежели я что плохое поведаю.

— А ты солги, — посоветовал Годунов.

— Негоже царю лгать, — попрекнула его ведьма и осеклась, как-то странно глядя на стоявшего перед нею боярина, который продолжал что-то обдумывать.

Деньгам Борис Федорович счет ведал. Скупым назвать его было нельзя, скорее прижимистым, а если более точно, то расчетливым. Но уж коли надо для дела, тут он никогда ни за деньгу, ни за рубль не дрожал.

— На десяток рублевиков согласна? — спросил он, что-то решив в уме.

— Три сотни, не менее, — строптиво отрезала Лушка.

— Ишь ты! — восхитился стоявший у двери Бельский. — А шапку боярскую не хотишь заодно?

— Себе ее надень, — присоветовала старуха и ехидно осведомилась: — Знаешь куда аль подсказать?

— Ах ты ж! — Богдан чуть не задохнулся от гнева и решительно шагнул к ней, замахиваясь плетью.

— Тока тронь, — предупредила ведьма. — Такого я тебе точно не прощу и вдругорядь не помилую.

Бельский выругался, но руку опустил.

— То-то, — удовлетворенно сказала Лушка.

— А что ж ты, коль сильная такая, на старость лет ничего не нажила? — благодушно поинтересовался Годунов.

— Все у меня было, — хмуро отозвалась ведьма. — Стешка подлая девку подсунула, а та у меня все добро выглядела, да и утекла с ним.

— Какая ж ты ворожея, коль у себя под носом не углядела? — улыбнулся Борис Федорович.

— Обнаковенная, — огрызнулась бабка. — Ведаешь, поди, что люди к старости вблизи плохо видят? Вот и я тако же. Вдаль-то зрячая, а тут не учуяла, — и поторопила: — Ты мне зубы-то не заговаривай. Это я и сама умею да получше тебя. Ты цену называй.

— Ишь, ты какая прыткая, — еще шире улыбнулся Годунов. — Тебя только отсюда вытащить, и то в пару сотен обойдется. Да еще тебе три. Вот и полтыщи набежало, а у меня монетного двора нет.

— Не скупись, боярин. Моя ворожба того стоит, — ободрила его бабка.

— Сто рублев дам, — твердо пообещал Борис Федорович. — Согласна?

Та молча кивнула головой.

— Вот и славно, — одобрил Годунов. — Деньгу нынче же привезут. Я свое слово завсегда держу, даже не сумлевайся. Так что сказывай про государя, а уж потом и мне кой что поведаешь.

Старуха вновь насмешливо осклабилась, демонстрируя желтый клык.

— Поведаю, поведаю, — проворковала она. — Да боюсь, опосля моих слов царь-батюшка заместо рублевиков повелит запалить меня в железной клетке, как дед его, бывалоча, делал, вот и вся награда. Это за мной слово твердое, а за государем…

— Ладно, — махнул рукой Годунов. — Все получишь. И волю, и рублевики.

— Гляди ж, — грозно предупредила ведьма. — Обмануть не смей, а то худо учиню. Зри на вервь, — почти приказала она и на глазах Бориса неспешно затянула на обрывке бечевы, невесть откуда взявшейся в ее руках, два узелка.

— А это зачем? — полюбопытствовал Борис Федорович.

— А затем, что мы теперь с тобой одной веревочкой связаны, — пояснила она. — Ныне моя глава с плеч, а к завтрему и ты расхвораисся, а там и богу душу отдашь, — и спросила почти ласково: — Понял, нет ли?

— Так ты ведь старая совсем! — перепугался Борис Федорович. — Тебе так и так до смерти годок-другой, не боле. Мне-то почто помирать?!

— Не боись, — усмехнулась ведьма. — Коль свое слово сдержишь, я твой узелок чрез месяц-другой распущу, — и, отвернувшись, пробормотала еле слышно: — «Старая». Еще поглядим, кто из нас кого переживет.

Бельский поначалу заупрямился, не желая выпускать Лушку, но Годунов сумел убедить его, заверив, что та пока будет проживать в его тереме, так что если царь и впрямь захочет на нее поглядеть, то везти ее к государю будет даже ближе, чем отсюда.

Лушка тоже сдержала свое слово и дату смерти Иоанна назвала. Царь, услышав от Бельского свой смертный срок, нахмурился, но ничего не спросил, только недобро ухмыльнулся и зловеще посулил:

— А я вот назло ей переживу, да на следующий денек ее прямиком на кол посажу. Пущай ведает, яко государя пугати. Будя! Я уже страшил не боюсь! Езжай да передай ей мое слово, авось старая перепугается да отсрочку даст. — И громко захохотал над собственной шуткой.

Но хорохорился он только при своем любимце. Едва тот шагнул за порог, как Иоанн повелел немедленно привести ему английского посла, который вот уже несколько месяцев находился в Москве, ведя переговоры о женитьбе Иоанна. Джером Баус, проживавший на подворье английских купцов, чьи интересы он так рьяно отстаивал, явился так быстро, как только мог, однако был встречен Иоанном крайне холодно.