– И…

– Не перебивать! Ты не понял, Рэм. Твоя Тари. Твоя Тари, Рэм.

И тогда Рэм в ужасе покачал головой, но ни слова ответить не смог. Да, его Тари, его заботливая нежная Тари, его Тари, никогда не говорившая ему ни слова лжи. Его Тари, когда-то обогревшая его и поставившая на ноги. Его Тари, нежная и преданная, тоненькая, смуглокожая и широколицая…

Его Тари – гипотоник, принадлежащий пандейской народности по маме. То есть ярковыраженно…

– А теперь послушай внимательно. Первое. Возможно, ей будет нехорошо. Или больно. Тогда ей будет нехорошо или больно каждый день. Вероятно, даже два или три раза, окончательное решение еще не принято… Она захочет уехать отсюда Далеко уехать. Как можно дальше. Препятствий ей никто чинить не станет. Мы ж не звери. Второе. Ты можешь уехать с ней или остаться с нами. Уедешь, и ты – никто. Останешься, и ты – Долговяз, уважаемый человек, столичный ученый. Ты… куда? Стой! Не успеем…

Рэм вошел в дом, оттолкнув Тучу от двери.

Ничего в его жизни не получилось. Все наперекосяк. Все глупо, криво, все лишено логики. Ни одного большого, настоящего текста он не успел написать. Что о нем знают? Автор слов к маршу Гвардии… А для него это была шутка, мелочь, едва ли не приятельское одолжение…

Но на одну вещь он еще способен – остаться порядочным человеком. Очень невезучим, но все-таки порядочным.

– Тари… Тари!

Она смотрела в окно. Солдаты сбегались на плац под сигналы горниста, игравшего к вечернему построению… Услышав голос Рэма, его жена повернулась и бросилась к нему, обняла, спрятала голову на груди.

– Стой, стой! Не сейчас. Не при…

– Да! Хорошо. Потом. Конечно… – Она отошла, поправляя волосы. Повернулась и наклеила улыбку на лицо. Губы дрожат.

– Тари. Наверное, сейчас тебе будет нехорошо.

– От Испытания?

– Да. Тари…

– Серьезно?

– Абсолютно. Есть очень большая вероятность.

– Я не о том, Рэм. Насколько нехорошо?

– Не знаю, Тари. Я не знаю… Но если станет сильно нехорошо, мы с тобой уедем отсюда вместе.

Она подошла и погладила его по щеке.

– Нет. Я не собираюсь быть тебе обузой. Я обещала стать самым лучшим товарищем для тебя, а не гирей в твоем ранце.

– Ты не вольна решать за меня. Ты будешь со мной и… и все тут. Никаких споров.

– Нет! Я…

Тут в гостиную вошел Туча. В обеих руках его были белые конверты, один – потолще, другой – потоньше. Туча зло шлепнул их на обеденный стол.

– Ты редкий засранец, Долговяз. Но ты мой проклятый тупой друг. Хоть посмотри напоследок, какой выбор тебе предлагается.

– Нет необходимости, Туча.

Его собеседник перевел взгляд на женщину. Посмотрел чугунно, обвиняюще. Тари ответила ему взглядом, полным ярости.

– Оч-хорошо. Ты, женщина, если хочешь мужу добра, посмотри, чего он из-за тебя лишится. И что приобретет, если будет без тебя. Только не смахивай бумажки со стола, не делай себе легко. Ты должна знать. Так что разуй очи пошире, сова пандейская.

Сразу после того

…Туча с нарочитым спокойствием, не торопясь, сворачивает самокрутку.

По нынешним временам он может курить хоть самые дорогие архипелагские сигары: имеет право, имеет возможность… Но он никогда не ест ничего дорогого, никогда не живет ни в чем роскошном, не носит шикарной одежды, не пользуется вещами, которые не доступны большинству. Поэтому – никаких сигар. Это Рэму в нем нравится. Ему вообще нравятся те, кто не приучился воровать, хотя имеет право, имеет возможность… Но еще Туча не курит нормальные человеческие папиросы, а мучается с дурацкой самокруткой, заявляя окружающим, мол, «по фронтовой привычке». И пьет Туча из помятой жестяной кружки, которую повсюду таскает с собой. Это Рэму в нем не нравится. Ему вообще не нравятся те, кто делает из своей жизни театр одного актера.

Туча роняет табак из своей дурацкой бумажки на пол. Чуть-чуть. Потом еще чуть. Потом у него выпадает аж половина всей начинки, и он бросает остаток на пол, топчет, пинает…

Тари медленно подносит к лицу Рэма стакан чая.

– Попей, зверек… Попей. Пожалуйста. Только не обожгись, очень горячий…

Рэм лежит на диване лицом кверху, рубашка на нем расстегнута до пупа Вернее, не расстегнута кто-то рванул на нем рубашку так, что половина пуговиц отлетели. В горле саднит. В голове – гулкая вата. Рэм с трудом поворачивает голову на голос Тари.

Туча где-то далеко, через пленочку, в экранчике, Тари где-то далеко, через стеклышко, в окошечке. Слышно их очень плохо. Туча разевает рот, говорит… или не говорит, а просто тяжело дышит.

– Что, у меня сердце останавливалось? – спрашивает Рэм.

– Нет, – отвечает Туча. – А вот дышать ты перестал. И не дышал довольно долго.

Рэм берет у Тари чай, отхлебывает. Прикидывает кое-какие детали. Какая нелепица! Отчего именно он? Какой фактор? Какое там у него отношение к окружающей реальности? Хорошо хоть Тари не коснулось… А впрочем, коснулось. Те, кто… в смысле, те, кто… те, кого накрыло, будут теперь врагами. Не кому-то конкретно, нет, они будут врагами всем. От башен никто не откажется. Слишком эффективная штука А хотя бы и захотели отказаться, Папа не даст, нет. В лучшем случае понизят коэффициент до тройки или до двойки. И если встанет вопрос – милосердие к тем, у кого нестандартная реакция, или башни, то выберут башни. А нестандартные будут уродами. Мутантами. Недоносками. Выродками. Хорошее слово, точное слово: выродки. Теперь будет как? Выродок – стало быть, враг. А если ты жена выродка, то ты жена врага. Он потянет Тари на дно, это очевидно.

– Называйте нас выродками, – говорит он Туче. – Хорошее слово, звонкое, сильное.

Тари смотрит непонимающе. Она у него малость тугодумка, Тари. А вот Туча понимает все и сразу:

– В сущности, Рэм, мне скоро станет опасно встречаться с тобой. Прости, мужик, если подумать, мне и сейчас, вот прямо сейчас, уже опасно сидеть у тебя в доме, чаи гонять.

– Свинья ты, Толстый, – бросает Тари, не поворачиваясь к нему.

– А ты, выходит, не такая уж и пандейка Должно быть, мама твоей мамы не все рассказала твоей маме про папу твоей мамы.

Тари бросается к нему и молниеносным движением дает пощечину. Туча невозмутимо добавляет:

– Зато теперь ты член семьи нестандарта Врага, стало быть.

– Это пока еще мой дом. Ты не смеешь, – говорит ему Рэм с неожиданной для самого себя твердостью.

– Ладно, прости, мужик. Я просчитываю варианты, я, массаракш, думаю вслух. Ясно?

– Думай вежливее.

Все трое молчат какое-то время. Из-за окна, с плаца, доносятся вопли взволнованных солдат: там, должно быть, пара мертвецов и полное непонимание всех прочих аттракционов…