В отношении заявлений о недостатке снарядов весьма показательно и то, что Главная квартира генерала Рузского в Варшаве лишь от меня, сидевшего в Петербурге, должна была узнать, что определенное количество снарядов, которых им недоставало, изготовлялось в Варшаве.

Такое заключение подтверждается и полученным мною письмом из летучего передового хирургического отряда 3-й армии от 12 марта 1915 года из Старого Загоржа в Карпатах. Автор, близко ознакомившийся с тем, что происходило по части снабжения в Тарнове, Ярославле, Львове, Жолкиеве, Замостье и других местах ближайшего тыла действующей армии, пишет:

«На Дунайце, под Краковом, – свидетельствует он, – сдавались массы наших солдат, так как не было хлеба, тогда как им были завалены станции. Я знаю, как гибнут лошади, которым не дают сена и овса, как целые транспорты стоят днями без фуража, и выручают доктора, говоря: “Если бы у вас был фураж, у меня найдется коньяк”. Фураж появлялся.

Ссылаются на то, что здесь, в Карпатах, слабо работает железная дорога. Правда, и домкраты не помогают, так как, обладая способностью переделывать до 100 вагонов в день, переделывают по 3–5 в день. Нет вагонов для фуража и раненых, а корпусные интенданты переправляют в Россию хороших лошадей по 2 штуки в теплушке или просто крытом вагоне, этому я свидетель здесь, в начале Карпат, на линии Ясло, Кровно, Санок, Самбор, Львов. Ведь чем дальше мы пойдем здесь вперед, тем меньше будет у нас вагонов, тем дальше базы фуража, хлеба, снарядов…»

Всякое снабжение отправлялось к армии в громадных размерах, а как и почему оно не доходило до войск, достаточно этих двух свидетельств, чтобы видеть, что Генеральный штаб армии не сумел распорядиться и поставить у дела сведущих офицеров.

Как мало давала себе отчет в серьезности положения Ставка, несмотря на все тревожные телеграммы, которые посылались мне, видно из приводимых Янушкевичем справок по поводу обсуждения этого вопроса с генералом Жоффром, из которых явствует, что «все меры для доставки снабжения были приняты».

Несколько раз я сопровождал царя в его поездках на фронт.

Эти приятные перерывы в моей петербургской служебной работе сделались весьма редкими; они постоянно сопровождались личными обидами. Я мог признавать еще то, что Верховный главнокомандующий не желал считаться с соображениями военного министра об операциях и его докладами, чтобы не отвлекать военного министра от его специальных задач. Но чтобы я, как сопровождающий царя, прибывши в Главную квартиру, оставался в своем салон-вагоне, то есть пребывал вне Главной квартиры, это выходило уже за пределы не только необходимости, но приличия и здравого смысла. Великий князь боялся моей критики, потому что знал, что я перед лицом государя не задумаюсь ее навести, как делал это довольно часто в мирное время. Его же полководческие эксперименты подвержены были чем дальше, тем более уязвимой, жестокой критике. Государь, со своей стороны, избегал говорить со мной об операциях великого князя. Это отвечало его строго руководящему принципу не нарушать междуведомственных границ. Он признавал вмешательство военного министра в область действий Верховного главнокомандующего излишним. С этим свойством при высочайших докладах приходилось считаться всем министрам; великий князь же тем самым был застрахован от непостоянства со стороны государя и вследствие этого от критики третьего лица. При таком отношении царя для великого князя явилась возможность его изоляции. А изолированному государю сравнительно безопасно для великого князя Ставка могла «втирать очки».

Как в Ставке вводили в заблуждение государя, может служить примером подготовка карпатской операции. Так как я был устранен от присутствия при докладах его величеству во время его поездок в действующую армию, то узнал о ней не как военный министр, а как Владимир Александрович, – на обратном пути домой, после разговора царя с Верховным главнокомандующим.

Уговорили тогда его величество собственноручно утвердить намеченную операцию, изложенную в письменном докладе. Государь был в отличном настроении и полон надежды на успех.

Я пришел в ужас, когда узнал от государя о стратегии Ставки! По карте я объяснил царю большую вероятность предстоящей катастрофы.

Я видел, как трудно было государю скрыть свое смущение, но он ничего не сказал.

Катастрофа произошла, как я это и предсказывал его величеству. Впоследствии на суде Янушкевич уверял, что Иванов по своей собственной инициативе полез в Карпаты! Если это заявление Янушкевича отвечает действительности, то это доказывает весьма печальное состояние верховного командования, если на их глазах такие крупные силы могли предпринимать подобные операции по собственному усмотрению.

Навсегда памятна мне будет поездка совместно с государем в крепость Осовец, в связи с его посещением Ставки в сентябре 1914 года.

В одну из наших поездок, возвращаясь из Барановичей на Белосток, я предложил государю заехать в крепость Осовец, гарнизон которой только что геройски выдержал ожесточенную бомбардировку и отбил атаку немцев. Государь с восторгом согласился на это, но приказал это сделать так, чтобы в Ставке решительно никто об этом не знал.

Так и было сделано. Я и дворцовый комендант, генерал Воейков, участвовали в этой конспирации. В Белосток было дано знать, чтобы приготовили два автомобиля для военного министра, который поедет в Осовец. Распоряжение об этом было сделано уже по дороге, после отъезда из Барановичей.

В Белосток царский поезд прибыл еще до рассвета, и когда ко мне подошел адъютант командующего армией, полковник Олсуфьев, и доложил, что автомобили прибыли, то подошел в это время и вышедший из вагона государь, заявив, что он поедет со мной. Погода была дивная, точно по заказу для этой поездки в золотистый день русской осени.

В довольно плохонький двухместный автомобиль, должно быть из взятых по реквизиции, поместились мы с государем, а в другой – Воейков, князь Орлов и, кажется, Дрентельн. Без всякой охраны и предупреждений, довольно скоро проехали мы 54 версты и явились совершенно неожиданно в сильно пострадавшую от огня противника крепость. Верки выдержали бомбардировку хорошо, но все внутренние постройки были разрушены, церковь, казалось, хорошо укрытая, пробита снарядом. В ней сейчас же отслужен был молебен. Явился комендант крепости генерал Шульман, отсутствовавший на осмотре повреждений, а затем собран был на площади гарнизон, который удостоился горячей благодарности из уст самого державного вождя русской армии.

После государь взошел на верки и внимательно рассматривал как подступы к крепостному гласису, так и места расположения неприятельских батарей, которые можно было видеть в бинокль.

На память о посещении Осовца я поднял для государя кусок «чемодана», как прозвали солдаты снаряды, извергаемые крупнейшими калибрами осадных орудий.

При возвращении следовавший за нами второй автомобиль почему-то отстал. Когда мы выезжали со станции Белосток, то миновали город, а теперь, подъезжая к нему, наш шофер на одном из разветвлений замялся, не зная хорошо дороги. Государь утверждал, что налево, при этом сказав, что у него память относительно местности хорошая. Поехали налево и продолжали разговаривать, при этом его величество не упустил случая подтрунить над Генеральным штабом, хотя я был в форме Офицерской кавалерийской школы. Не обошлось и без намека на Сусанина, а между тем я ясно видел уже, что Белосток остался далеко позади и виднеется одна лишь фабричная труба. Государь же продолжал уверять, что у него хорошая память на местность, «и вот этот лесок налево» – он приметил его, когда ехали в крепость. Но в это время мы докатились до какого-то виадука, которого несомненно не проезжали, и государь спросил: