– Полагаю, да… – подумав, произнес Кокотов.

– А вот я думаю: нет! – возразил игровод.

– Почему?

– Знаете, есть мужчины, которые надрываются от своего благородства и превращаются в ничтожество. Наш Костя – ворчливый, вечно обиженный неудачник. Несколько раз он начинал свое дело и проваливал. Приемную дочь он не то чтобы не любит… Кстати, как ее зовут?

– Вы же сказали, Нина!

– Разве? Лучше – Варя. Повзрослевшая, похорошевшая Варя, ни капли не похожая на него, – ежеминутное напоминание о чужой крови. И чем старше мужчина, тем это для него важнее. Кроме того, наша Юлия принадлежит к тому роковому типу женщин, которые истязают мужчин своей самодостаточностью. У таких дам, заметьте, глаза отрешенно-грустные даже когда они хохочут. У меня, знаете, была одна актриса. Страшное дело! Влюблен я был до сумасшествия, до стенокардии, долго добивался ее и наконец достиг. И что же? Вообразите: свидание, шепот, робкое дыханье, объятья, постель, как шторм у Айвазовского! Но вот, очнувшись после сладострастного обморока, она встает, задумчиво ходит по комнате, подбирает по частям свою разбросанную модную оболочку, медленно одевается. И вся в себе. Понимаете, вся! На меня если и взглядывает, то с неким удивлением… Словно я надувной резиновый «секс-бой», который, согласно инструкции, по окончании оздоровительной процедуры должен автоматически выпустить из себя воздух и так же самостоятельно убраться в чемоданчик… Понимаете?

– Понимаю! – вздохнул автор «Преданных объятий».

– Я не выдерживаю: «Амалия, ты где?» – спрашиваю. – «А? Что? Нет… Я тут подумала, знаешь, вот о чем. Почему-то все считают, будто пьесы Чехова воздушны и необязательны, а на самом деле они надеты на железные каркасы. Все персонажи у него скованы железной цепью безответной любви. Возьми хотя бы “Чайку”! Аркадина и Нина каждая по-своему любят Тригорина, а он любит себя в литературе. Треплев любит Нину, а Маша любит Треплева, но выходит замуж за Медведенко, который ее по-дурацки, но любит. Жена управляющего любит доктора Цорна, а тот любит выпить и пофилософствовать. И так во всех пьесах. Берем “Вишневый сад”»! – «Не надо, Амалия! А кого любишь ты, Амалия?» – «Ну, оставь, оставь, я же серьезно!» Ну и что мне, коллега, убить ее после этого? И что я скажу на суде? Зарезал любовницу за то, что она, еще храня в своих разгоряченных недрах мое скитальческое семя, рассуждала о тайнах чеховской драматургии?

– А может, Амалия вас просто не любила? – осторожно предположил писатель.

– Меня? – удивился Жарынин.

– Вас.

– А что? Не исключено. Вот и Юлия довела своей самодостаточностью Костю до полного ничтожества. Теперь у меня к вам такой вопрос: есть ли у нее любовник?

– А это так важно для сюжета?

– Чрезвычайно!

– Не знаю. Возможно.

– Кто? Только без пошлостей. Роман с преподавателем математики мне не нужен.

– Без пошлостей? А если наша Юлия… – лесбиянка? – неожиданно для себя брякнул Андрей Львович и замер сердцем.

– В принципе, это, конечно, возможно, – не удивился режиссер. – И даже заманчиво. Представьте, как она встает, обнаженная, после объятий, идет в душ… Нет, к черту! У америкосов вечно героиня моется в душе, а кто-то тем временем крадется к ней с мясницким крюком в руке. Нет, она встает, одевается, ходит по комнате, рассуждает о Чехове, а ее партнера мы пока не видим, он под одеялом. Наконец, уже одетая в строгий учительский костюм, Юля садится на край постели, наклоняется для прощального поцелуя, откидывает одеяло – и мы обнаруживаем белокурую юницу…

– Ученицу?

– Кокотов, уймитесь! Почему мучительные поиски гармонии нужно обязательно превращать в педофилию? Фу! Может, и ученица, но уже выросшая и поступившая в институт. А разве так не бывает, когда выпускница потом встречается с любимым учителем истории и выходит за него замуж?

– Бывает…

– Так почему бы не встречаться с любимой учительницей? Или вы гомофоб?

– Нет!

– Смотрите у меня! Потом наша Юлия торопится домой, она как рачительная хозяйка заходит в магазин, покупает разную снедь, даже просит поменять заветрившийся кусок мяса на свежий. Вокруг нее люди – мужчины, женщины… Я панорамно покажу ее в толпе, выделив чуть более яркой одеждой. И никто из них не подозревает, что эта милая домохозяйка только-только вырвалась из отзывчивых женских объятий. Улавливаете архетип?

– Какой именно? – уточнил писодей.

– Да боже ж ты мой! Разве вы сами, едучи, скажем, в метро, можете догадаться, какова личная жизнь пассажира или пассажирки, стоящих рядом? Это – тайна! Вы соприкасаетесь с этими людьми, но ничего о них не знаете. Ничего! А потом наша сапфическая Юлия возвращается домой, голубит мужа…

– Минуточку, она же у нас самодостаточная!

– Правильно! И голубит она его самодостаточно. Знаете, так на ходу, автоматически поправляют складку на скатерти. Потом Юля строго выговаривает Варе за позднее возвращение из клуба. Понимаете, как это тонко и метафизично? У зрителя-то еще перед глазами стоит ее прощание с белокурой подружкой…

– Здорово!

– Остается один вопрос.

– Какой?

– На хрена нам все это надо? Мы что, снимаем кино про лесбиянок?

– Нет.

– Вот именно! Да, это – актуальная тема. Будет шум. Премии. Факт! Но наше кино не про это. Нет. Не про это! Юля – нормальная женщина, мечтающая о своем единственном мужчине. Будем же, коллега, оригинальны! Но я добавил бы одну красочку.

– Какую?

– Я бы показал, как она разговаривает с любимым учеником – красивым, умным, перспективным мальчиком, чем-то напоминающим молодого Борю. И по тому, как она смотрит на него, с какой нежной благосклонностью слушает, ясно: место Борьки в ее сердце так никто и не занял – оно пусто. А вот занимал ли кто-либо его место в ее теле – пусть останется тайной для нас и зрителя. Согласны?

– Абсолютно.

– Тогда займемся Борисом. Он у нас кто?

– Вы же сказали: олигарх.

– Я не об этом. Он окончательный мерзавец, вроде этого Ибрагимбыкова, или неокончательный?

– Наверное, неокончательный, – подумав, веско молвил Кокотов.

– Правильно. Во-первых, что будет делать трепетная Юлия с полным негодяем? На этом наш сценарий и сдохнет. Во-вторых, он получил стартовый капитал без преступления. Не грохнул компаньона, друга юности, не пустил по миру пенсионеров, придумав какую-нибудь пирамидку, не продал американцам рыбоносный шельф. Он просто выгодно женился. Это, конечно, его не украсило в глазах зрителя, но зато спасло от криминального прошлого, и кровавые ваучеры у него в глазах, как у Чубайса, не стоят. Согласны?

– В принципе.

– А не в принципе?

– Тоже согласен, – не сразу кивнул писатель.