за доктором, время от времени поглядывая на охранника, чтобы рассудить о реакции, но у обоих лица оставались бесстрастны.

– Когда она только поступила, мы обходились с ней как с королевой: баловали едой, комплиментами и дорогой одеждой. Она толстела и слабела, и скоро была готова к первой встрече с птичьим зеркалом.

– Птичьим зеркалом[24]?

– Да. Это инструмент, которым мы пользуемся в гипнотическом процессе, – сродни перифероскопу, которым я пользовался для вашего лечения.

Это сравнение не угодило Мейбриджу.

– Так или иначе, как я говорил, проблемы начались, когда мы дали нашей Эбигейл фотографию.

– Что было на фотографии? – спросил Мейбридж.

– Это была фотография ее самой, сделанная три недели назад. Я последовал вашему совету и стал снимать все свои особые случаи.

Мейбридж опешил от подобных новостей. Он предлагал свои услуги и получил категорический отказ, а теперь, несколько лет спустя, Галл воспользовался идеей и приступил к собственным фотографическим изысканиям? Он попытался скрыть свое недовольство, пока Галл продолжал:

– Когда я показал ей снимок, она просто на него уставилась. Пришлось объяснить, что это она. И тогда она съела фотографию. Не успел я ее остановить, как она засунула снимок в рот и отказалась вынимать. Когда прибыл Крейн, чтобы разжать ей челюсти, было уже поздно.

Не успели слова осесть и ужалить, как Галл уже открыл дверь. Пациентка находилась на другой стороне комнаты, стояла в углу. Вид у нее был скелетный, отсутствующий. Одета была только верхняя часть тела. На торсе висела толстая блуза, как будто на много размеров больше. Нижнюю же часть тела, от солнечного сплетения, обмотали бинтами, которые кончались маленьким отдельным клапаном для приличия.

Ее голые ножки-веточки дрожали. Ступни, подвернутые внутрь, посинели от холода.

– Она снова разделась, – сказал Крейн, разоблачая свой интеллект ниже среднего.

– Да, – спокойно сказал Галл. – Прикрой ее.

С ее тонкого матраса сорвали одеяло и обернули на талии. Охранник усадил ее на кровать – равно скелетного вида.

– Ее раны заживают медленно – долгий процесс, когда телу нечем питаться.

– Что с ней случилось? – спросил Мейбридж.

Галл повернулся и с испепеляющей силой направил взгляд в ничего не подозревающие глаза фотографа.

– Она пыталась вернуть снимок. И распорола себя, чтобы его найти.

Мейбридж сорвал взгляд с хирурга, чтобы вновь изучить хрупкое существо: ее далекие пустые глаза; повязки; птичьи ручки с поломанными ногтями. Его одновременно замутило и возбудило – одно чувство перечеркивало другое, – и он сделался неподвижным, на миг стал таким же, как она.

– Если бы мы не нашли ее вовремя, она бы истекла кровью до смерти. Она прорвала брюшную стенку, потеряла часть нижнего кишечника и задела фаллопиевы трубы, ни разу не вскрикнув и не издав никаких других звуков, – Галл, очевидно, находился под впечатлением. – Представьте себе, какая требуется сила воли!

– Она воспользовалась каким-то оружием? – спросил Мейбридж, опасаясь, что уже знает ответ.

– Нет, сэр, о том и речь: все это она сделала голыми руками.

– Возможно ли?

– Для нас с вами – нет. Мы бы дрогнули. Рука бы утратила силу и лишь царапалась и билась о нашу слабость. Человеческая рука – эффективный и чрезвычайно сильный механизм. Это серия осей и рычагов, приводящаяся в действие прочными и властными мускулами. Сухожилия и кости эластичны и способны переносить колоссальное напряжение. Мы пользуемся едва ли долей потенциальной мощи, взамен разрабатывая гибкую податливость и деликатное касание. Сомнений быть не может, рука – устрашающее орудие. Известно ли вам, что она среди тех частей человеческого тела, которые труднее всего уничтожить? Ее приходится давить и крушить, чтобы раздробить на мелкие кусочки.

Мейбридж сомневался, что хочет знать подобное, но выбора у него явно не было, а Галл гнал слова галопом.

– На Тибете существует древняя практика погребения под названием «небесные похороны». Покойных монахов помещают на высокую платформу, где их тела разделяют – а вернее, разделывают – на мелкие съедобные части. Затем хирург-жрец покидает платформу, чтобы к столу слетелись падальщики. Они подъедают все до последнего кусочка и удаляются, унося тело божьего человека с собой в облака. В этой процедуре главное затруднение представляют руки. Все остальное в сравнении – детские игры. Для того чтобы измельчить их для птиц, необходимы великие усилия, тяжелые острые инструменты и время. – Галл перевел дыхание. – Да, сэр, в деле рука – грозное оружие, сомнений быть не может.

Все четверо замолчали – между ними не парило ни толики коммуникации. Все смотрели в разных направлениях, в разные миры, и ждали, когда снова начнется их собственный.

* * *

Измаилу хотелось пить. Он израсходовал свой запас воды день назад и теперь шел по тропе, которая казалась более прямой, чем остальные, но на поверку ничем от них не отличалась. Сколько тропинок он уже исходил с тех пор, как отвернулся от города и направился вглубь леса? Он сразу принял решение не ступать на развилках на ту тропу, которая заворачивала направо или налево, и искал только прямые, зная, что даже они могут оказаться вероломными и заставить его ходить кругами.

Эту истину он узнал на одном из уроков Родичей; что-то о навигации и чувстве направления. То, что во время обучения казалось трудным и абстрактным, теперь зависло над ним, как нимб или маяк в ночи. «Люди всегда ходят кругами», – вот что сказал Сет, добавив, что изъян человеческих существ заключен уже в самом строении; они неуравновешенны, навечно перекошены с самого рождения. Даже ставить одну ногу вперед другой и глядеть прямо – не панацея.

Но теперь Измаил был уверен, что он – не человек. Возможно, от них позаимствована его частичка, но не все целое. Он уникален, и это доказали отношения с той женщиной. Его не замарать их страхам, не стреножить их несовершенству. Все их хвори и глупость ничего для него не значили, и здесь, посреди Ворра, казались мелочными и тривиальными. Никакие боль и стыд не продержались дольше пятого часа среди деревьев. Он разнуздался и отбросил ярмо давешних эмоций ненужными обломками у входа в новую жизнь.

Днями и ночами он спал урывками, всегда лицом в глубину леса. Ночевал в песчаных лощинах или в примятом гнезде подлеска. Однажды попытался уснуть в дереве, но обнаружил, что привлекает внимание обитавших там существ.

Он вступил с Ворром в общение и находил удовольствие в растущей странности леса. Он знал, что скоро ему предстоит заниматься охотой и собирательством. Краюха хлеба, вода и вино, которые Измаил собрал в дорогу наспех, уже переведены, и тело начинало жаловаться – колики голода и жажды, ноющие