Может быть, мышление офлайн и есть сознание. Но давайте не будем в это углубляться: у нас на тарелке и так много всего. Вернемся к словам. Слова обнадеживающе конкретны, по крайней мере по сравнению с понятиями и сознанием и им подобным, от всех них начинает кружиться голова, если размышлять над ними слишком долго.

Я хочу сказать всего лишь то, что без слов мы никогда бы не дошли до обладания понятиями. Слова — просто постоянные якоря, которые есть у большинства понятий: средство связать вместе все образы, запахи, звуки, все, какие у нас есть, разнообразные виды знаний по поводу того, к чему относится понятие. Но как только мозг открыл для себя образование понятий слово как основа для нового понятия ему больше не нужно. Нужно просто найти место, где все знания могут собраться вместе и связаться с другими понятиями.

Как только у нас появились настоящие слова (здесь я опережаю события, мне еще предстоит рассказать, как иконические звуки-«мамонты» превратились в слова, об этом речь пойдет в следующей главе), случилось следующее. Слову понадобилась некоторая ментальная репрезентация. Где-то должен был возникнуть пучок нейронов, которые, активизируясь, запускали бы моторную последовательность, которая заставляет органы речи произнести «мамонт» или еще что-либо. И этот пучок нейронов должен быть доступен постоянно, быть согласным и готовым ответить в любой момент, когда это нужно.

Подводим итоги

Я буду последним, кто станет притворяться, что проблемы, которые мы обсудили в этой главе, — дело давно решенное или что ответы на поднятые мною вопросы просты и понятны. Чтобы выделить моменты, на которых я должен был остановиться подробно, мне пришлось упростить многие сложные вещи. Чтобы эта глава не погрязла в болоте деталей, я вынужден был игнорировать или приуменьшить значение таких тем, которые обладают первостепенной важностью с точки зрения многих экспертов в данной области. Но я все еще думаю, что я выбрал верное направление — единственно возможное, если нам нужно увидеть лес, а не просто деревья, если мы хотим уловить то, что так сильно отличает нас от других видов.

Единственная проверка для рассказанной истории — это ее объяснительная сила. Лучшая история объясняет больше вещей, успешно проходит через множество проверок, требующих завершения объяснений. Прежде чем мы будем детально рассматривать, как коэволюционировали язык и мышление, я хочу подвести итоги по поводу того, где мы находимся, и задать направление[9], куда нам предстоит двигаться.

Основная мысль, которую надо держать в уме: между человеком и всеми остальными существует не один, а два разрыва. У нас есть язык, а у других видов его нет, и у нас есть кажущаяся безграничной способность к творчеству, которая у других видов отсутствует. И язык, и способность к творчеству представляют собой бесконечность с точки зрения любых практических целей, — является ли это простым совпадением? С точки зрения эволюции существование двух независимых друг от друга разрывов такого масштаба в одном-единственном виде было бы чересчур странным. Так что стоит, по меньшей мере, допустить возможность, что эти разрывы проистекают из одного источника.

Язык связан с сознанием, и креативность связана с сознанием — сознанием, которое представляет собой всего-навсего работу мозга. Так что наиболее вероятная причина двойного разрыва заключается в различиях в работе человеческого мозга и мозга животных. Одним возможным отличием, послужившим, как представляется, причиной тех феноменов, которые мы рассматриваем, является то, что животные обладают категориями, а человек — понятиями.

Категории сортируют вещи по классам, но приводятся в действие лишь тогда, когда появляются физические признаки присутствия объектов из этих классов.

Понятия тоже сортируют вещи по классам, но вдобавок могут быть приведены в действие другими понятиями, даже в отсутствие объектов из соответствующих классов. Следовательно, они становятся доступными для мышления офлайн.

Все, что в поведении животных заставляет нас думать, будто у них есть понятия, как у нас, может быть объяснено искусной работой памяти, специализированными механизмами, предназначенными для решения проблем, определенных нишей, стереотипными стратегиями реагирования на различные угрозы, и/или другими причинами или комбинациями причин, которые никак не влекут за собой овладение понятиями.

Со временем язык и человеческое познание коэволюционировали. Но сначала первые слова должны были запускать первые понятия, и мозг должен был предоставить этим первым понятиям постоянные нейронные адреса. Только тогда создание понятий позволило мозгу свободно странствовать между прошлым и будущим, реальным и воображаемым так, как мы это делаем сегодня в разговорах и письменной речи. Другими словами, прежде чем могли вырасти специфически человеческие способы мышления, необходимо было, чтобы вырос язык. В следующей главе мы увидим, как.

Тройное разъединение

В конце главы 8 я задавал вопрос, как такое небольшое изменение в способе коммуникации протолюдей — крошечная горстка сигналов, направленных на привлечение внимания, — могло развиться во что-то настолько сложное, как сегодняшний язык.

Я могу ответить на этот вопрос в трех словах.

С огромным трудом.

Если вы верите, что у животных есть мышление с такими же понятиями, как у нас, это было бы легко. Многим людям кажется — и я был в их числе, пока не подумал об этом как следует — что как только вы поняли, что такое лингвистический символ, все становится простым и ясным. Стоило какому-то виду протоязыка начать развиваться, как он набирал обороты. Нужно было всего-навсего организовать наклейку лингвистических ярлыков на череду понятий, которые сидели и ждали этого.

В конце концов, разве человекообразные обезьяны, справившись с первоначальными затруднениями, не стали усваивать знаки при минимальном их предъявлении? Если они смогли сделать это, обладая мозгом меньшим, чем треть нашего, почему наши предки не могли сделать то же самое, раз у них мозг был в два раза больше, чем у обезьян?

Адаптивные преимущества были очевидны. Все те вещи, которые я отверг как возможное селективное давление для того, чтобы язык действительно начал формироваться, — обучение молодежи, соперничество в группе, демонстрация сексуальности, изготовление артефактов, болтовня, выполнение ритуалов и так далее, — были тем, для чего мы можем использовать язык, когда он уже у нас есть. У вида, чей дискурс сможет перемещаться вперед-назад во времени и пространстве, все эти виды активности улучшатся, некоторые совсем немного, а некоторые неизмеримо. Наверняка все они, один за другим, получат соответствующие слова. И хотя отсутствие какой-либо регулярной структуры может ограничивать длину высказывания несколькими словами, у вас скоро появится вполне достойный протоязык.

Теперь я не вижу ни одной веской причины верить в это, и многое указывает в совершенно другом направлении. Наиболее впечатляющий аргумент в пользу долгого, медленного созревания языка может быть обнаружен в наиболее реальных данных, которые у нас есть: в окаменелостях и археологических находках, относящихся к жизни наших предков в течение последних двух миллионов лет.