Поезд теперь двигался намного медленнее, и колеса его стучали на стрелках, сообщая о приближении к станции или депо. Безротый повернул свое чудовищное, кошмарное лицо ко мне, наклонившись через проход. Я мысленно вскрикнул, не в силах сопротивляться, и напрягся изо всех сил, пытаясь вырваться из транса, который, как я вдруг понял, вовсе не был сном…

Поезд резко затормозил со свистом и скрежетом. Снаружи в темноте начальник станции что-то кричал носильщику на невидимой платформе. Когда поезд остановился, Безротого на мгновение отбросило назад, но прежде, чем он снова успел приблизить ко мне свое лицо, к нему обратился Усатый:

— У нас нет времени, господин, — это наша станция…

Безротый еще секунду нависал надо мной, словно не решаясь, что со мной делать, затем встал, остановившись в дверях. Когда остальные прошли мимо него в коридор, он поднял правую руку и щелкнул пальцами.

Я почувствовал, что снова могу двигаться. Быстро моргнув, я встряхнулся и выпрямился на сиденье, чувствуя, как онемела спина между лопатками.

— Послушайте… — начал я.

— Тихо! — приказал похожий на эхо голос — и, естественно, нарисованный фальшивый рот его обладателя даже не пошевелился. Я был прав — меня загипнотизировали, и все это мне вовсе не приснилось. Этот фальшивый рот… Идущий во Тьме… Властелин Ночи… Повелитель Преисподней… Молитва Сумману…

Я раскрыл рот от ужаса и удивления, но прежде чем я успел выговорить одно лишь слово: «Сумман…», произошло нечто чудовищное.

Его жилет слегка раздвинулся внизу, и из-под него выскользнуло длинное белое щупальце, кроваво-красный конец которого на мгновение повис словно змея над моим окаменевшим лицом, а затем ударил. Я почувствовал, что кожу на моем лице рассекло словно бритвой, потекла кровь. Потрясенный, я упал на колени, не в силах даже закричать, и машинально потянулся к носовому платку. А когда я, съежившись от страха, снова поднял взгляд, Безротого уже не было.

Вместо него, стоя на коленях и тщетно пытаясь стереть кровь с лица, я обнаружил перед собой безжизненное лицо спящего Джока.

Спящего?

Я закричал. Когда поезд отошел от станции, я продолжал кричать. Когда на мои крики никто не ответил, я сумел дернуть за сигнальную веревку. А потом, пока не появились люди, чтобы выяснить, что случилось, я все кричал и кричал. Не из-за того, что случилось с моим лицом, а из-за того, что случилось с Джоком…

В его левом боку зияла неровная кровавая дыра размером в два дюйма, и во всем его безвольно обмякшем теле не было ни капли крови. Он просто лежал, наполовину соскользнув с сиденья, жертва «чертова языческого обряда», заменивший собой жертвенный хлеб лишь потому, что поезд дернулся в неподходящий момент. В итоге Джок был принесен в жертву Сумману…

Еще до «Темного божества», в сентябре 1967 года, я послал Августу Дерлету в «Аркхэм Хаус» этот мой, скажем так, самый честолюбивый рассказ. Дерлет не отклонил его сразу, но сказал, что он нуждается в доработке — что я и сделал. Увидев переработанный вариант, Дерлет сказал, что он пойдет в его редакционный портфель для публикации в дальнейшем, возможно, в сборнике «Призывающий Тьму». Но этого не случилось, как с «Темным божеством», так и с «Заявлением». После смерти Дерлета несколько рассказов разных авторов ушли в литературное забвение без какого-либо предсказуемого будущего. Что касается меня, то преемники Дерлета в «Аркхэм Хаус» собрали мои неопубликованные рассказы вместе с несколькими другими, которые я к тому времени написал, и продали их в новую книгу под названием «Ужас в Оукдине». Таким образом, в 1977 году, десять лет спустя после написания и переработки, «Письмо Генри Уорси» наконец увидело свет в моей третьей и последней книге, выпущенной издательством «Аркхэм Хаус».

I

Как бы тяжело мне ни было рассказывать об этом чудовищном происшествии, я знаю, что сделать это необходимо, если я хочу избежать дальнейших последствий тех событий, что привели к исчезновению моего бедного племянника Мэтью Уорси. И все же…

В свете всего того, что я теперь знаю, достаточно одной лишь мысли о потусторонней природе омерзительного несчастья, постигшего Мэтью, чтобы вынудить меня то и дело оглядываться в тревоге и невольно вздрагивать, несмотря на то что в моем кабинете вовсе не холодно, и на большое количество только что выпитого мной виски. В последние дни это все чаще входит у меня в привычку.

Лучше всего, думаю, начать с самого начала, с тех дней в начале июля этого, 1931 года, когда Мэтью приехал ко мне в гости из Эдинбурга. Будучи прекрасным юношей, высоким, осанистым, с красивым лицом и черными волосами, он мог снискать любовь многих юных леди в Или-он-Муре и в соседнем Хай-Марске, тоже входившем в границы моей врачебной практики; но, как ни странно, в возрасте двадцати одного года Мэтью мало интересовался девушками из обоих поселков. Он считал, что пробудет здесь слишком недолго, чтобы заводить какие-либо отношения, серьезнее сдержанно дружеских. Он был чересчур занят учебой, чтобы позволить себе всерьез интересоваться противоположным полом.

Преподаватели Мэтью действительно писали мне о выдающихся способностях их ученика, предсказывая ему великое будущее. По словам одного из этих ученых джентльменов, «с каждым днем становится все очевиднее, судя по прилежанию, свежему взгляду в любой области и новым методам, которые он применяет при решении многих задач, что наступит день, когда он станет одним из величайших ученых в своей области в стране, а может, и в мире, ибо потенциал у него определенно есть. Уже сейчас он походит на многих великих, кто не столь давно являлся его идолами. Близится время, когда он сможет превзойти даже величайших из них».

А теперь Мэтью больше нет. Я не говорю «он умер» — нет, он ушел, как, возможно, скоро уйду и я… И, все же, я надеюсь, что смогу избавить его от ада, каковым в настоящий момент является его тюрьма.

Мэтью приехал в Йоркшир не просто так. Он прочитал о том, что двадцать пять лет назад немецкий гений Хорст Граунер нашел на торфяниках два совершенно неизвестных вида растений. Произошло это незадолго до роковой прогулки, с которой Граунер так и не вернулся. После исчезновения немца, несмотря на то что на торфяниках после него побывало немало ученых, никаких других образцов открытых Граунером растений найти не удалось. Теперь, когда первоначальные образцы, хранящиеся в Кёльнском университете, превратились, несмотря на все предпринятые для их сохранения меры, в мумифицированные фрагменты, Мэтью решил, что исследованием торфяников пора заняться кое-кому еще. Ибо растения Граунера, если только они не поддельные, были уникальным явлением в ботанике, и до своего исчезновения сам Граунер описывал их как «Sehr sonderbare, mysteriose Unkrauter!» — очень странную и таинственную траву.

Так что незадолго до полудня седьмого июля Мэтью отправился на торфяники, взяв с собой рюкзак, немного еды и веревку на тот случай, если придется собирать образцы на каком-нибудь крутом склоне. К ночи он не вернулся, и, хотя на следующее утро была организована поисковая партия, он исчез бесследно, так же как и Хорст Граунер четверть века назад.