Через несколько мгновений вошел Родриго, удивленный, потому что я никогда раньше не навещала его дома. Он уже успел снять воскресную куртку и остался в белой рубашке с широкими рукавами, расстегнутой на груди. Он показался мне очень молодым, и мне захотелось поскорей убежать, откуда пришла. На сколько же лет моложе меня этот мужчина?

— Доброго дня, донья Инес. Что-нибудь случилось? С Исабель все хорошо?

— Я пришла предложить вам заключить брак, дон Родриго. Как вы на это смотрите? — выпалила я сразу, потому что в подобных обстоятельствах говорить обиняками невозможно.

К чести Кироги должна сказать, что он принял мое предложение с легкостью, достойной комедии. Лицо его просияло, он воздел руки к небу и испустил долгий индейский крик, чего я совершенно не ожидала — при его-то обычной сдержанности. Конечно же, до него уже дошел слух о том, что произошло в Перу, об истории с ла Гаской и о странном плане, который пришел в голову губернатору; все капитаны только и говорили об этом, особенно неженатые. Может быть, он и подозревал, что станет моим избранником, но был слишком скромен, чтобы быть в этом уверенным. Я хотела изложить ему условия предложения, но он не дал мне говорить, а порывисто обнял меня, поднял в воздух и закрыл мне рот своими губами. Тогда я осознала, что и я ждала этого момента вот уже почти год. Я вцепилась в его рубашку обеими руками и поцеловала его в ответ — со страстью, которая долгое время спала или которую мне удавалось обмануть; со страстью, которую я хранила для Педро де Вальдивии и которая жаждала быть прожитой, пока молодость не покинула меня. Я почувствовала его желание, его руки на моей талии, на затылке, на волосах, его губы — на моем лице и шее, вдохнула его запах, запах молодого мужчины, услышала, как его голос шепчет мое имя, — и ощутила себя совершенно счастливой. Как в один миг боль оттого, что меня покинули, может превратиться в счастье оттого, что я любима? Наверное, в те времена я была очень ветрена…

В ту минуту я поклялась, что буду верна Родриго, пока смерть не разлучит нас, и не только буквально исполнила эту клятву, но и любила его тридцать лет, и с каждым днем все сильнее. Любить его оказалось очень легко. Родриго всегда был достоин восхищения, в этом были согласны все, хотя даже у лучших мужчин часто бывают серьезные недостатки, которые чувствуешь, только оставшись с человеком наедине. Но у этого благородного дворянина, солдата, друга и мужа их не было. Он никогда не стремился заставить меня забыть Педро де Вальдивию, которого уважал и любил, и даже помогал мне сохранить память о нем, чтобы Чили, эта неблагодарная страна, чтила его, как он того заслуживает. Родриго просто поставил себе задачу завоевать мою любовь и добился этого.

Когда мы наконец смогли разомкнуть объятия и перевести дух, я вышла дать распоряжения Каталине, а Родриго приветствовал свою дочь. Через полчаса вереница индейцев перенесла мои тюки, скамеечку для молитв и фигурку Девы Заступницы в дом Родриго де Кироги под аплодисменты жителей Сантьяго, оставшихся ждать после мессы на Оружейной площади.

На подготовку свадьбы мне понадобилось две недели, ведь я не хотела выходить замуж тайком, а хотела устроить пышное и торжественное празднество. За такое короткое время привести в порядок дом Родриго де Кироги было невозможно, но мы приложили все усилия, чтобы посадить во дворе дома деревья и кусты, сделать из цветов арки, навесы и поставить большие столы. Отец Гонсалес де Мармолехо обвенчал нас в строящейся церкви, которая теперь стала собором, при большом скоплении народа — и белых, и негров, и индейцев, и метисов. На мне было белое свадебное платье Сесилии, его подогнали по размеру, потому что времени заказывать ткань для нового платья не было. «Венчайся в белом, Инес. Дон Родриго достоин быть твоей первой любовью», — сказала мне Сесилия. И она была права.

После венчания в церкви мы пригласили всех к столу отведать моих фирменных блюд: пирожков, жаркого из птицы, маисового пирога, фаршированного картофеля, фасоли с острым перцем, бараньей лопатки, жареного козленка, овощей из моего поместья и всяческих сладостей, которые я намеревалась приготовить к приезду Педро де Вальдивии. Все это должным образом орошалось винами, которые я без зазрения совести вытащила из губернаторского погреба, ведь он был и мой тоже. Двери дома Родриго были открыты весь день, и мы были рады всякому, кто хотел отобедать и разделить с нами радость. Среди праздничной суматохи бегали дюжины ребятишек-метисов и индейцев, а на поставленных полукругом стульях восседали старцы нашей колонии. Каталина подсчитала, что в тот день в нашем доме побывало не меньше трех сотен гостей, но она никогда не была сильна в счете, так что их могло быть и больше.

На следующий день мы с Родриго взяли тебя, Исабель, и с небольшой свитой янакон оправились проводить медовый месяц в моем поместье. Для защиты от местных индейцев, которые часто нападали на беспечных путников, нас сопровождали несколько вооруженных солдат. Каталина вместе с моими верными служанками, привезенными из Куско, осталась дома приводить в порядок жилище Родриго; вся остальная многочисленная челядь осталась там, где была раньше. Только тогда Вальдивия со своими двумя любовницами решился покинуть корабль и вернуться в свой дом в Сантьяго, который нашел чистым, прибранным и обеспеченным всем необходимым, но без следа моего пребывания там.

Как видите, в последней части моего повествования почерк изменился. Первые два месяца я писала собственноручно, но теперь я утомляюсь уже после пары строк, поэтому лучше буду диктовать тебе; у меня буквы выходят как мушиные лапки, а у тебя, Исабель, почерк тонкий и изящный. Тебе нравятся чернила рыжего цвета, эта новинка, привезенная из Испании, а мне записи, сделанные ими, очень трудно читать. Но раз уж ты и так делаешь одолжение и помогаешь мне, то не могу же я заставлять тебя пользоваться черными чернилами!

Мы бы продвигались вперед гораздо быстрее, если бы ты не задавала мне столько вопросов, доченька. Мне очень нравится слушать тебя. Ты говоришь на певучем и прытком чилийском испанском языке. Мы с Родриго не смогли привить тебе гортанные «хоты» и четкие «сеты»[20]. Так говорил епископ Гонсалес де Мармолехо, который был родом из Севильи. Он давно уже умер, помнишь его? Он любил тебя как собственную внучку, бедный старик.

В те времена он говорил, что ему семьдесят семь лет, хотя своей длинной белой бородой и появившейся в последние годы склонностью возвещать апокалипсис он походил скорее на столетнего библейского патриарха. Навязчивая идея о скором конце света не мешала ему заниматься земными делами, и деньги он делал как будто по Божественному вдохновению.

В числе его замечательных предприятий был конный завод, который мы держали с ним вместе на партнерских началах. Мы экспериментировали, смешивая породы, и в конце концов получили сильных, красивых и послушных животных, эту прославленную чилийскую породу, которая теперь известна по всему континенту, потому что наши кони так же благородны, как арабские скакуны, но более выносливы.