Но ясно, что людей погубили много. И погубили бесшабашно. По-русски, как обычно, лес рубят, щепки летят… Но ведь можно так рубить, что щепок особенно много не будет. А можно и так, что многонько наберется… Факторов здесь очень много.

Можно, конечно, согласиться, что ошибок наделали предостаточно. Всякой безалаберщины тоже было много. И конечно, все командиры по-разному относились к этому вопросу. По нашей русской бесшабашности, по нашей не чересчур уж сильной осведомленности и пониманию. И только к 44-му году стали задумываться над этим вопросом. Потому что даже наверху почувствовали – много… Надо все-таки беречь людей.

Но я вам скажу, что сохранять людей на войне – это не каждому дано. Это должно быть что-то врожденное у того или иного командира. Одно дело приказать: «Наступаем, ребята! Вперед!» Ясно, к чему такой колхоз приведет. А если по-настоящему, по науке: «Ты здесь, ты здесь, третий там! Пехота здесь, танки здесь, обхват, захват, окружение. А в лоб ни в коем случае – это верная смерть!» Так что, конечно, многое зависело от командиров. Их личного отношения, убеждения и подготовки. Это задача командиров – с самых младших до командующего, и от каждого из них зависело многое. Но когда ты в здравом уме, когда знаешь, кто из подчиненных на что способен, таких ошибок всегда меньше.

Вот когда меня в конце войны назначили командовать ротой, я, например, так это болезненно воспринял. Почему-то считал, что вроде как еще не готов для этой должности. Хотя на фронте ничего так вроде соображаю побыстрее и получше многих, но есть ребята и постарше меня. Семенов тот же. А я вроде как молод и жизни совсем не знаю. Ну представь, я войну закончил, мне только двадцатый год шел. Считай, пацан же совсем, а я уже ротой командовал. И в таких сомнениях я пребывал примерно месяц. Каждый свой шаг или распоряжение взвешивал постоянно, по многу раз, пока то ли немного притерся, то ли почувствовал себя в своей тарелке. Но до последнего дня на войне мне казалось, что вроде я проскочил рано. Есть же люди, которые и побольше воевали, и побольше знают, чем я. Но эти сомнения подвигали меня на более ответственные решения. Я всегда старался поставить себя на место того человека, которому ставишь задачу.

Но мне очень повезло, что мне попадались отличные командиры, у которых я мог многому научиться. Вот, например, мой первый комбат – капитан Пинский. Это же был особый человек! Он года два или три провоевал в одной должности, столько всяких особых заданий выполнял, недаром в самом конце войны получил Героя. Поэтому, глядя на такого человека, наблюдая его особые качества, стараешься у него уловить что-то хорошее, чему-то научиться.

– Извините, но посмею задать такой вопрос: а у вас нет чувства вины, что кто-то из ваших подчиненных погиб по вашей вине?

– У меня особых потерь не было. Я и по времени мало командовал, да и обстановка уже как-то попроще, немцы бегут. В общем, бои такие шли, что особых трудностей не возникало. Но я всегда помнил – ты командир и от тебя зависит многое. Постоянно работал над собой.

– А к тому же Жукову, допустим, у вас какое отношение? Уже ведь не секрет, что он был излишне жесток и порой людей совсем не жалел.

– То, что Жуков рубил сплеча, с ходу, не особо разбираясь, это был, конечно, его существенный недостаток. Ведь по-всякому могла сложиться ситуация. А вдруг часть оказалась на этом участке совсем случайно, а тебя сразу к стенке. Был, и нет… С одной стороны, я считаю, что даже большому командиру можно командовать, оставаясь человеком. А с другой – в некоторых ситуациях только такой, как Жуков, наверное, и спасет.

– Но ведь все отмечают, что Рокоссовский вел себя совершенно иначе. Значит, можно командовать как-то по-другому?

– Ну, видно, как уж дано на роду… Тем более когда такая власть дана, такая гигантская ответственность… Но это смотря у кого какой характер. А с другой стороны, как без такого характера он бы мог возражать Сталину?

– Ваше мнение о Сталине?

– Скажу коротко – великий человек был! Но, как и все люди, не без недостатков. И ошибок много наделал. Но я остаюсь при том же мнении – только при его воле и настойчивости мы смогли организоваться, переломить ход войны и победить.

Совсем недавно я был на встрече в гимназии с учениками 2-го класса. Накоротке представился, рассказал, кто такой, потом время вопросов. Все сразу подняли руки, и девочки, и мальчики. А прямо передо мной за партой две девочки, а между ними мальчик. И они держат руки как положено, а он мне прямо в грудь тянет. Ладно: «Начнем с вас, молодой человек!» Встает, сделал смиренное, серьезное лицо и спрашивает: «Николай Николаевич, скажите, пожалуйста, а вы встречались с Иосифом Виссарионовичем Сталиным?» Ничего себе, думаю, начало… – «Ну, Гриша, ты такой вопросик задал… Но тебе повезло. Пусть издалека, но я видел его несколько раз.

После войны я участвовал в параде и шел в правой колонне, самой ближней к Мавзолею. Потому как был командиром роты и возглавлял одну из четырех шеренг. И когда мы подъезжали к Мавзолею, я свой командирский прибор повернул направо и увидел на трибуне все наше правительство во главе со Сталиным. Но это какое-то мгновение, и мы поехали дальше.

И однажды еще то ли в 50-м, то ли в 51-м году меня после парада пригласили на прием в Кремль. Но это сейчас все молодые, ходят по залу, а тогда Сталин был только у своего стола, так что видел его издалека».

– А в войну, допустим, вы хоть раз слышали, чтобы кто-то отозвался плохо о Сталине?

– Однозначно нет! Может, мне повезло служить среди таких людей, но подобных вещей я ни разу не слышал. Поймите, все это критиканство началось значительно позже. Как сейчас, тогда никто не рассуждал, потому что знали намного меньше. Мы, например, слышали, что репрессировали маршалов Блюхера, Тухачевского, других, но о размахе репрессий даже понятия не имели. Вся эта информация пошла только при Хрущеве.

– Многие ветераны винят в этих репрессиях не столько Сталина, сколько его ретивых сподвижников: Ежова, Берию. Вот вы, например, знали, какой зловещий ореол сложился вокруг имени Берии?

– Это все сейчас сильно преувеличено. Ну, вот взять меня, например. Я ведь жил не где-то там в глухой деревне на окраине страны, а служил под Москвой. Причем в «парадной» дивизии. По два раза в год мы участвовали в парадах на Красной площади, а подготовка к каждому по полтора месяца. Соответственно, общался с массой самых разных людей, но никогда ничего плохого про Берию не слышал. Да, мы знали, что особисты в его подчинении, побаивались их и особо не дружили с этими товарищами. Но в моем понимании он был разумный человек, и никаких таких слухов про него я не слышал. Я ведь, кстати, участвовал в операции, когда Берию арестовывали. Рассказать?

– Конечно, расскажите.

– Как обычно после обеда мы отправились обслуживать технику, но часов в пять вечера вдруг объявляют боевую тревогу. Получаем личное оружие и бегом к танкам. Что, чего – никто не уточняет. Готовить машины, и точка! Боевая готовность № 1. Загрузились на складах горючим и боеприпасами и к часу ночи доложили о полной готовности.