— Я каледонец из племени Аттакотти, — сказал он наконец. — Корни моей семьи уходят на север и теряются в глубине веков. Но… Да, ты права — мне известно о Риме немало. — Высоко подняв руку, он продемонстрировал Валерии татуировку. — В свое время я служил в вашей армии.

— Так ты дезертир!

— Нет! Я свободный человек! И я вернулся к своему народу, чтобы помочь ему тоже стать свободным! А в вашу армию я завербовался только ради того, чтобы увидеть ее своими глазами и научиться сражаться с вами и побеждать. Я люблю свою родину, госпожа, и я жизнь готов отдать, чтобы избавить ее от ярма Рима.

Яростная убежденность, сквозившая в его словах, была убежденностью фанатика.

— Похоже, я ошиблась, — пробормотала Валерия. — Ты ничего не знаешь о Риме… совсем ничего.

— Нет, это ты, выросшая в роскоши, ты, которую холили и лелеяли с первых дней, ничего об этом не знаешь! Много ли тебе известно о тех, кто голодал, кто работал не покладая рук, чтобы ты и тебе подобные могли есть досыта?

— Мне известно об этом больше, чем ты думаешь! Мой отец — сенатор, но он всегда заботился о бедных.

— Твой отец? Отец, пославший свою единственную дочь на край света ради того, чтобы набить деньгами свою казну? И вот чего он добился! Ты — пленница! Ты трясешься от страха и холода, сидя рядом с дезертиром, убийцей и предателем вроде меня, пока твой отец произносит речи в сенате и берет взятки за тысячи миль отсюда.

— Это не так!

— Вот она — мораль вашей прогнившей империи!

— Мы несем мир в эти земли!

— Оставляя после себя пустыню.

— Что-то непохоже, чтобы ты так страшился мести моего супруга!

— Чего мне бояться, пока ты жива? А твоя безопасность в твоих же собственных руках. Наша могила станет и твоей могилой.

Валерия зябко закуталась в свой плащ, чувствуя, как холод пробирает ее до костей. До этого дня ей еще не доводилось ночевать под открытым небом. Теплые пальцы огня ласкали ее спереди, а ледяные зубы промозглой британской ночи свирепо покусывали спину. Ужасающая пустота вокруг казалась безбрежным океаном, готовым поглотить ее в любую минуту.

— Думаю, это еще не все, — с внезапной уверенностью проговорила она. — Наверняка есть и другие причины, почему ты так ненавидишь Рим. Именно поэтому ты и стремился сделать меня своей пленницей.

Он резко встал.

— Пора спать.

— Но ведь ты так до сих пор и не сказал мне своего имени.

— Меня зовут Арден. Тебе это известно.

— Да, но ведь это же не единственное твое имя, верно? К какому клану ты принадлежишь? Чье имя ты носишь?

Его ответ прозвучал так тихо, что она с трудом расслышала.

— Меня еще называют Арден Каратак. Каратак, борец за свободу. — Он бросил на нее быстрый взгляд и бесшумно растворился в темноте.

Валерия проводила его растерянным взглядом. Каратак! Соглядатай Гальбы!

Донжон крепости Эбуракум, где стоял римский легион, был высечен в основании скалы пленниками-бриттами. Случилось это почти три века назад. Стоило только распахнуть пошире окованную железом дверь тюрьмы, сделанную из массивного дерева, как удушливый смрад, в котором смешались кровь и слезы несчастных, копившиеся тут веками, ударял вам в лицо, едва не сбивая с ног. Каменные ступени с выбоинами посредине, оставленные сотнями и тысячами ног в тяжелых, подбитых гвоздями башмаках, вели вниз, где притаился сумрак, который бессилен был разогнать свет немногочисленных факелов. Даже я, несчетное количество раз допрашивавший пленников в самых ужасных тюрьмах империи и успевший повидать такое, что и во сне не приснится, и то заколебался. Римский центурион, сопровождавший меня, нетерпеливо оглянулся через плечо. Я молча последовал за ним; эхо моих собственных шагов, отразившись от Стен, возвращалось ко мне, и я невольно задумался, каково это — когда тебя волоком тащат вниз по этой каменной лестнице и ты слышишь, как где-то далеко наверху захлопывается тяжелая дверь, разом отделив тебя от всего, что было твоей жизнью, и ты знаешь, что больше, возможно, никогда уже не увидишь солнца.

До сих пор всех, кого я допрашивал, приводили ко мне. Но для того, чтобы допросить кельтского жреца Кэлина, мне самому придется спуститься в этот каменный мешок. Солдаты боялись его и наотрез отказались вывести его наверх. Кэлин был друидом, по слухам, владевшим древней магией, временами ему являлись пророческие видения, поэтому было решено держать его глубоко под землей, где его волшебство наверняка не имело никакой силы. Уверен, что многие в гарнизоне рады были бы видеть его мертвым, но я приказал, чтобы ему не причиняли никакого вреда. Мне он нужен был живым. «Ох уж эти друиды, эти живые свидетельства прошлого — кто они на самом деле? — гадал я. — Жертвы? Или подстрекатели? И самое главное — вернутся ли варвары?»

Последняя ступенька лестницы терялась в темноте — сразу за ней открывался вход в темный коридор, сильно смахивающий на римские катакомбы. Воздух внутри его оказался тяжелым и спертым, там стояла ужасающая вонь горелого масла. Неясный проблеск света в самом конце этого туннеля, пробивавшийся внутрь сквозь вентиляционное отверстие, выхватывал из темноты узкие ниши в стенах, забранные железными прутьями. Это были темницы, в которых обитали здешние узники, те несчастные, которые, если им не выпадет счастье быть казненными, обречены заживо сгнить в этой могиле. Стражники были убеждены, что и к смраду, и к темнице можно, мол, привыкнуть, однако я им не верил. Караульная служба в таком донжоне всегда расценивалась как суровое наказание. Безысходное горе, которым тут пропиталось все, включая воздух и стены, ломало любого человека.

— Сюда, инспектор.

Я невольно задумался, гадая, в чем же провинился этот солдат, что ему велели стать моим проводником.

Мы молча пробирались по темному проходу мимо клеток, в которых сидели дезертиры, предатели, убийцы и сумасшедшие, насильники и мятежники, словом, все, кому, по мнению властей, не место в этом мире. В самом его конце был заперт Кэлин. Темно-коричневая рубаха стояла колом вокруг его тела, словно кожура старого высохшего ореха. Дух друида был сломлен, это стало мне ясно с первого взгляда. Я уж было подумал даже, не безумен ли он. Оказалось, нет. Он даже не сразу заметил наше присутствие. Потом, вздрогнув, заковылял к решетке, настороженно поглядывая на нас снизу вверх, точно побитая собака. Цепи у него на ногах откликнулись глухим звоном.

— Открой дверь, — приказал я.

— Безопаснее разговаривать с ним через решетку, — возразил центурион.

— Только толку от такого разговора будет чуть. Тогда запри меня с ним вместе, а потом оставь нас одних.

Решетка лязгнула у меня за спиной. Проскрежетал замок, и я услышал, как топот сапог удаляется в другую сторону, потихоньку замирая вдали. Я закашлялся — от смрада, наполнявшего эту тесную клетку, меня замутило. Зловоние исходило и от самого друида. Неудивительно, с горечью подумал я: если с людьми обращаться как с дикими зверями, то они и превращаются в зверей. Кэлин выбрался из своего угла и постарался выпрямиться во весь рост. Его пошатывало, руки, скованные кандалами, заметно дрожали. Глаза друида глубоко запали, губы потрескались, волосы на голове свалялись грязными колтунами. Мужество, с которым он некогда благословлял армии варваров, давно покинуло его, это было заметно сразу. Опасен? Нет, передо мной стоял конченый человек.