Екатерина еще не знала, что упреки способны затушить у охладевшего поклонника остатки пыла. «Правду сказать, я этим была очень оскорблена; я написала ему письмо, в котором горько жаловалась на его поступок. Он мне ответил и пришел ко мне; ему нетрудно было меня успокоить, потому что я была к тому очень расположена»437.

Вскоре Сергей уехал в Гамбург. У Екатерины была возможность передавать весточки через Бестужева, и, вероятно, на первых порах она ею пользовалась. Но после известий о «нескромном поведении» оскорбленная женщина должна была замолчать.

Еще во время первой поездки Сергея в Швецию канцлер преподал Екатерине горький урок: «Ваше высочество, государи не должны любить. Вам угодно было, потребно было, чтоб Салтыков вашему высочеству служил. Он выполнил поручение по предназначению, ныне польза службы всемилостивейшей вашей императрицы требует, чтобы он служил в качестве посла в Швеции. Высочайшая воля августейшей монархини для всех и для каждого есть священный закон»438.

Открытие потрясло цесаревну. Оказалось, что не только она выполняла приказ императрицы. Милый Сергей не любил ее, а лишь делал вид по августейшему повелению. Екатерина вновь оказалась немила и нежеланна. Внутреннее опустошение, нервный срыв и как результат долгого и мучительного издевательства над человеческой душой – серьезный психический комплекс женской неполноценности, оставшийся с великой княгиней на всю жизнь. Отныне для Екатерины стало необходимым постоянно доказывать свою дамскую привлекательность, причем не череде сменяющихся возлюбленных, а самой себе.

Появление у великокняжеской четы сына создало новую политическую реальность, с которой должны были считаться и императрица, и представители крупнейших придворных партий. Теперь, размышляя о будущем, они выбирали не из двух вариантов: Петр Федорович или Иван Антонович в качестве преемника Елизаветы, – а из трех. Появлялся новый центр притяжения – маленький царевич Павел.

Внучатого племянника могла назначить своим наследником сама государыня, а могли подбросить наверх непредвиденные обстоятельства вроде дворцового переворота или закулисной договоренности сильнейших группировок.

Но пока августейший младенец был еще мал, ключевым вопросом становилась кандидатура регента. Или даже регентов – нескольких лиц, управляющих страной от имени несовершеннолетнего императора. Таковым имела шанс стать либо мать, великая княгиня Екатерина Алексеевна, либо кто-то из влиятельных сановников, например фаворит Иван Иванович Шувалов. Колебания глав придворных кланов, решавших, чью сторону занять, во многом определили неровную, полную драматизма историю следующих семи лет.

Возник выбор и у Екатерины. Если раньше она связывала свои надежды на власть исключительно с мужем, то теперь и сын, взойди он на престол вместо отца, обеспечивал матери первенствующее положение. Великой княгине стоило задуматься, что для нее предпочтительнее: непрочный союз с Петром или соединение своих интересов с интересами ребенка?

В схватке за корону никогда не существовало триединства Петр, Екатерина, Павел – семьи, где один за всех и все за одного. Напротив, с самого начала наметилось два альянса: Петр и Екатерина, Екатерина и Павел. Великая княгиня фигурировала в обоих. Как бы ни решился спор, обойти ее было невозможно – она стала слишком популярной фигурой и в конечном счете вытеснила возможных партнеров.

Лучший способ углубиться в честолюбивые мысли – томик нескучного автора, повествующего о героях древности или основах политической философии. Наша героиня не читала, а ела книги. И понятное дело, они порождали у нее соответствующие размышления. «Чего мне было всего более жалко, так это моих книг, – писала Екатерина после пожара во дворце в 1753 г. – Я кончала тогда четвертый дом “Словаря” Бейля; я употребила на это чтение два года; каждые шесть месяцев я одолевала один том, по этому можно представить себе, в каком одиночестве я проводила мою жизнь»439. Французский философ скептического направления Пьер Бейль, публиковавший свой «Исторический и критический словарь» девять лет, с 1697 по 1708 г., оказал заметное влияние на умы просвещенных европейских читателей. На его произведениях учились вольнодумству будущие кумиры великой княгини Монтескье и Вольтер.

Для сравнения: Елизавета Петровна лишилась в том же пожаре «четырех тысяч пар платьев», сгорели и «другие ценные вещи, между прочим таз, осыпанный разными каменьями». Кто что оплакивал.

После родов, страдая «ипохондрией», царевна не выходила из покоев, «зарылась больше, чем когда-либо, в свою постель» и отгородилась от враждебного мира частоколом толстенных фолиантов. «Я читала тогда “Историю Германии” и “Всеобщую историю” Вольтера. Затем я прочла в эту зиму столько русских книг, сколько могла достать, между прочим два огромных тома Борониуса в русском переводе; потом я напала на “Дух законов” Монтескье, после чего прочла “Анналы” Тацита, сделавшие необыкновенный переворот в моей голове, чему, может быть, немало способствовало печальное расположение моего духа в это время. Я стала видеть многие вещи в черном цвете и искать в предметах, представлявшихся моему взору, причин глубоких и более основанных на интересах»440.

Последнее признание исключительно важно. Римский историк I в. Тацит, не щадя красок, бичевал тиранию. Но не менее значимой темой его труда было раскрытие политического механизма Римской империи – борьба различных сил за власть, столкновение их интересов, бессовестная игра судьбами целых народов ради частных выгод. Тогдашнее умонастроение Екатерины как нельзя более подходило для подобного чтения. Она опрокидывала античные нравы на современность и начинала доискиваться в поступках окружающих скрытых причин.

Если раньше великая княгиня признавалась: «Я никогда не бывала без книги и никогда без горя, но всегда без развлечений»441, то теперь ее настроение изменилось, ей надоела роль жертвы. То ли притеснители перегнули палку, то ли поддержка канцлера укрепила самооценку великой княгини. «Так как в моем одиночестве я много и много размышляла, то я решила дать понять тем, которые мне причинили столько различных огорчений, что от меня зависело, чтобы меня не оскорбляли безнаказанно, и что дурными поступками не приобретешь ни моей привязанности, ни моего одобрения. Вследствие этого я не пренебрегала никаким случаем, когда могла бы выразить Шуваловым, насколько они расположили меня в свою пользу… Я держалась очень прямо, высоко несла голову скорее как глава очень большой партии, нежели как человек униженный и угнетенный»442.

Что вызвало подобную перемену поведения великой княгини? Конечно, не одно чтение Тацита и размышления на досуге. Сразу после рождения ребенка Екатерине казалось, что весь мир отвернулся от нее. Она ощущала себя заброшенной, ненужной. У нее отняли дитя, услали подальше любимого человека, всячески третировали.

«Она была в отчаянии, когда судьба привела в Россию кавалера Уильямса, – писал Рюльер, – английского посланника, человека пылкого воображения и пленительного красноречия, который осмелился ей сказать, что кротость есть достоинство жертв, ничтожные хитрости и скрытый гнев не стоят ни ее звания, ни ее дарований; поелику большая часть людей слабы, то решительные из них одерживают первенство; разорвав узы принуждения, объявив свободно людей, достойных своей благосклонности, и показав, что она приемлет за личное оскорбление все, что против них предпримут, она будет жить по своей воле»443.