от старого Богита никаких слов, даже если бы вещий старец стоял от него всего в одном шаге на полдень. Ведь княжич уже дал свое слово роду. И пока держала его на себе родовая земля, а не чудесный ромейский лед, он уже не мог нарушить своего слова. Если бы нарушил, то более не нашел бы себе места ни на родной земле, ни за межой погоста, и осталась бы от него на Туровой земле одна неприкаянная тень, под которой чахла бы потом пшеница и всякая трава.

-- Я пойду по слову твоему, Глас Даждьбожий! -- твердо сказал княжич, чтобы старый жрец не усомнился в нем.-- Но знай: в Велесовой Роще ты сотворишь со мной свой обряд, а я не приму его. Ибо должен очиститься наново. По своему. Твори свой, а я сотворю свой. Из Велесовой рощи я вновь пойду по межам. И тогда пойду стороной от Туровой земли. Моя дорога -- снова на полдень. Отныне -- по своей воле. Я пойду в Царьград.

Он стряхнул с ладони родовую землю и двинулся вслед за верным бегуном к Велесовой рощи, больше не оборачиваясь.

Если бы княжич хоть раз обернулся, то заметил бы, что поднятая им горсть земли так и повисла над его следами, словно дым или стайка мошкары. И потом не опускалась до того самого часа, пока он не переступил Туровы пределы.

Когда священное озеро вдруг стало заносить-заметать серой мглою -- то ли пеплом, то ли земной бесплодной пылью,-- старый Богит изрек, с трудом разъединяя свои сраставшиеся от старости губы:

-- Вот и приходит пора.

Он не ведал, ч т о иное можно было теперь изречь. Никакого подобного чуда-приметы не случалось в святилище на его долгом веку. Но также на его веку еще не случалось такой беды, какую нужно было теперь унести и бросить в бездонную Велесову яму. Не рождалось на долгом веку Богита и такого бродника, которого надо было отправить туда, в бездонную яму, чтобы он вернулся-восстал в свой род очищенным от чужеземной мары.

Ныне же он, Глас Даждьбожий, своей волей послал в Велесову Рощу княжьего сына, от которого отец, князь-воевода, еще не вернувшийся с гона, издавна дожидался добычи никак не меньшей, чем власть над самим ромейским царством.

Из всех великих и даже непомерных желаний князя Хорога вышло роду неподобное, как и предрекал ему Богит. Ныне же, без князя, самому Богиту оставалось разводить беду, пришедшую с полуденной стороны через Поле на Турову землю наперед самого князя и всей его богатой добычи.

Богит велел трем кметям скакать во весь опор к Велесовой Роще, а сам поднял с земли один из древних камней, ожерельем окружавших святилище и, выйдя через узкую -- в одну стопу -- брешь, сразу оказался за пределами Туровой земли, на краю Рощи, опередив спешивших туда во весь опор всадников. Такова была сила этой священной круговой межи. Один раз в целый век жрецы Даждьбожьи перебирали свою межу, как бусы, чтобы очистить каждый камень от мха, и могли поднимать ее, не пользуясь никакими крепкими словами.

Если считать камни по ходу Солнца, их набиралось в меже-ожерелье сто сорок семь, а -- если против небесной дороги Солнца, то -- ровно на один больше.

Сто сорок семь раз на веку Турова рода, тянувшегося с изначальных времен, наваливались на род такой тяжести беды-несчастья -- моры, неурожаи, холода и лихоманки,-- что придавливали к земле даже дым жертвенных очагов. И тогда уж никакие жертвы и крепкие слова, обращенные к богам, не могли ослабить тяготу. Только самому князю-воеводе оставалось собрать силы, расправить плечи и отправиться к богам с жалобой и прошением от всего рода.

В богову дорогу князь собирался совсем не так, как на охоту за зверем или в дальний гон на Поле. Он не затягивал пояс, а, напротив, распускал его. Снимал сапоги, будто шел не в дальний путь, а в постель. Не вооружался своим мечом, а оставлял его в руках младшего сына. Не седлал коня, а разрезал поводья и разрубал пополам седло.

Жрец над священным огнем рассекал любимому княжьему коню горло, и струя крови из яремной вены выливалась на огонь, не гася его, ибо была такой же горячей, как и само пламя. Из крови и огня вырастала-поднималась в небо, сама-собой завиваясь косой, радуга-дорога цвета ветреной зари. По той дороге и предстояло князю подниматься к богам.

Потом жрец сам находил на родовой земле гладкий камень, еще ни разу не попадавший на пашне под плуг или соху, и убивал им князя так, чтобы не пролилась на землю ни единая капля его крови.

Такой обычай повелся издревле, но не с самого начала, когда бог Род* вылепил из береговой глины, полынного семени и турьей слюны первого отца-князя Турова. До тех ста сорока семи раз по ходу Солнцу и ста сорока восьми раз против его хода было немало, несчитано разов, когда Туровым приходилось своей силой тянуть беду до конца, пока не истлевала она вдоль своей круговой дороги вместе с человечьей плотью. Бывало, тянул род беду, вымирая по пути до предпоследнего человека.

И вот однажды древний князь-воевода Горд додумался, что беду, охомутавшую род, может вытянуть и перевалить прочь за межу сам-один князь, только если будет волочь ее за собой не по земле, отчего беда делается еще тяжелей, набираясь земляной силы и обрастая грязью, а -- прямо в небеса, ведь чем выше поднимешь на плечах беду, тем легче станет она, а на высоте крика и вовсе развеется, как дым. В небеса был тогда проторен только один путь -- путь жертвы. Значит, надо идти путем жертвы, решил князь Горд и повелел перерезать себе горло, как перерезали горло жертвенному быку, орошая корни столпа бога, стоявшего на вершине холма и глядевшего поверх всей земли, но немного ниже неба. Князь Горд вышел из утробы матери уже на втором месяце, держа одной рукой маленький меч, который потом рос вместе с ним, а другой рукой