Винсент еще успел удивиться и с тем выражением рухнул на пол. Роберт переступил, прошел по коридору, прислушался. С кухни доносилось шипение масла.

- Винсент, кто там пришел? - спросил голос, от которого у Роберта сначала задрожали поджилки, потом задрожала злая слюна на клыках. Вошел на кухню, увидел Лилию у плиты.

- Твой муж, - прорычал он.

Она резко повернулась. Прежде, чем успела сказать хоть слово, он выстрелил. Тоже три раза. Каждую пулю назвал по имени: Обида, Отчаяние, Одиночество, понадеявшись убить и их.

Лилия упала боком - медленно, осторожно, будто боялась повредить ребенку, лежавшему в животе. Будто это имело для его значение.

Под телом разливалась темная, густая лужа, похожая на масляную краску. Роберт посмотрел на бывшую жену и, к своему удивлению, ничего не ощутил. Ни сочувствия, ни сожаления. Ни удовлетворения, ни превосходства. Полнейшее равнодушие как к картинке из хорор-фильма.

Ее тело, обезображенное вздувшимся животом, ничем не напоминало то по-девически изящное, сумасшедше-привлекательное, которое он когда-то любил ощущать под ладонью...

Вышел с кухни и отправился посмотреть, нет ли в доме кого-нибудь из посторонних. Заодно поискать их первого, незаконнорожденного отпрыска. Роберт окажет ему услугу, избавит от участи сироты.

В гостиной и в спальнях наверху никого не оказалось. Может, ребенка отдали на вечер бабушке Мелани?

Эта случайность спасет ему жизнь.

Держа пистолет наготове, Роберт спустился опять на первый этаж. Услышал нечленораздельное ворчание на кухне. Неужели Лилия еще жива? Невозможно, три пули в сердце - гарантия на тот свет.

Выглянул из-за дверного проема.

Крошечная девочка с сосредоточенным выражением ходила по кухне - наклонялась к луже крови, макала ладошки и размазывала по шкафам. Заляпала столы, ящики, стены, собственный комбинезон, волосы и щеки. Затоптала красными следами пол. Не обращая внимания на труп матери, она болтала сама с собой на языке, непонятном для непосвященных.

Картина не для слабонервных: ребенок рисует кровью матери. При том лопочет счастливо. И не осознаёт. И никогда не осознает...

Вышел из укрытия, поднял пистолет. Нажимать на спуск не спешил, по привычке ждал, когда девочка повернется лицом.

Направляясь к луже за очередной дозой «краски», она заметила чужого человека. Ничуть не испугалась, подняла на него ясные глаза цвета подернутого дымкой осеннего неба, те самые - знакомые до смерти и любимые до смерти. Протянула доверчиво измазанные ручонки, показывая - вот смотри, что у меня есть. Улыбнулась. Как родному.

В голове Роберта зациклило, в желудке захолодело. Никогда прежде не стрелял он в маленького ребенка. Подумал - а, собственно, зачем? Только из любви к искусству? Что плохого сделала ему эта малышка? Виновата только в том, что унаследовала глаза, да за это не дают высшую меру. Она неопасна. Слишком мала. Даже говорить как следует не умеет. Она его не выдаст. Через пару дней вообще забудет, что произошло. Она и в данный момент не понимает всего ужаса.

Рука с пистолетом опустилась.

31.

Много лет спустя он благодарил себя, что не нажал на курок, иначе в его жизни не появилась бы Тиффани...

Нависнув над девушкой, словно утес над рекой, Роберт мерно покачивался, сохраняя тонус - сладко просто находиться внутри, ощущать ее и себя единым организмом, рожденным для удовольствий.

В жизни Роберт был законченным эгоистом, в постели с любимой - нет. Предварительные ласки не считал потерей времени. Ему нравилось постепенно заводить Тиффани, наблюдать за переменой настроения: сначала равнодушие - напускное, естественно. Потом заинтересованный блеск в глазах. Потом обнимает его руками и ногами. Потом дрожит. Его мужскому самолюбию льстило сознавать, что возбуждает до крайней степени нетерпения девушку в три раза моложе себя.

После убийства брата и жены - Роберт все еще считал Лилию своей женой - он более десяти лет жил как в дыму, который так и не осел после динамитного взрыва. Мало что запомнилось из того времени, значит, ничего важного не произошло. Все как обычно: войны с конкурентами, погоня за наживой, устранение врагов и тех, кого считал друзьями или которые считали другом его.

Когда находишься в бизнесе, где понятие «дружба» неактуально, понятие «семья» выходит на первые позиции. Роберту, воспитанному на патриархальных итальянских традициях было тяжко чувствовать себя одиночкой. Да, имелись партнеры, с которыми поддерживал деловые связи. Да, имелись приятели, с кем ходил в рестораны и бордели. Да, имелись телохранители, с которыми играл в карты и крэп.

Но по-настоящему близких людей, которые любят и принимают таким как есть, с которыми можно поболтать, посмеяться, отпустить внутреннюю пружину и снять палец со спускового крючка - таких Роберт не имел.

И никогда не будет иметь.

Эта рана саднила и углублялась.

И что обидно - некого винить.

Конечно, нельзя сказать, что жизнь совсем уж не удалась - скопил хорошее богатство и мог купить все, что продается.

Только зачем это? Жены, детей нет. Братья мертвы, отец тоже. С матерью отношения давно и безнадежно испорчены. Кому достанется его несметное состояние, ради которого вручил душу дьяволу в возрасте восьми лет?

Говорят - не в деньгах счастье. Роберт раньше не верил. Теперь убедился и затосковал. Вспомнил нищее детство, когда играли с друзьями в футбол самодельным мячом, набитым тряпками. Когда мастерили у отца в сарае нехитрые игрушки - машинки, самолетики. Когда на Рождество дарили друг другу подарки, сделанные из картона своими руками, и не было дороже тех подарков. Как спокойно и защищенно чувствовали себя в родительском доме, хотя не всегда ели досыта. И не печалились, наоборот - смеялись до слез, над пустяками, или вовсе без причины. Это было самое счастливое время.

Еще те несколько лет с Лилией. Но о них вспоминать не хотелось. Слишком тоскливо для души - или что там от нее осталось... Несправедливо судьба с ним поступила. А справедливо он обошелся с женой?

Тогда думалось - да. Теперь - нет.

С чего начался разлад? Они же сумасшедшее любили друг друга...

Любили?

Лилия - да, он никогда в ней не сомневался. А Роберт?

Знак вопроса. Если бы любил, пожертвовал всем ради ее счастья: распростился бы с мафией, с деньгами, со статусом в подпольном мире, даже согласился бы стать конторской крысой. А он...

Не сделал ничего.

32.

Сожаление резало по ране - тем больнее, чем чаще он думал о прошлом. А думал Роберт каждый день. Взглянул на судьбу со стороны. И будто прозрел. Раньше считал себя успешным, теперь - никчемным. Прошлое не удовлетворяло, будущее не вдохновляло. Настоящее болит, положительных эмоций - ноль.

Глодало раскаяние. За все, что сделал в жизни не так. Не по-Божески, не по-людски. За заблуждения, которые поставил на пьедестал. За семью, которой лишился. За собственную душу, которую погубил.