— Очень ценный, — сказал Валечка. — Ты совсем другая стала, Вера. Раньше была — ну просто Юлина тень, а теперь на Юлю, наверное, никто и внимания не обращает рядом с тобой.

Мышь внутри упала в глубокий обморок с надеждой на последующую кому, а Вера зажмурилась и обняла Валечку. Пока он стягивал с неё колготки вместе с трусами, Стенина пыталась собрать обрывки мыслей и угрызений совести — но у неё не получилось. Сарматов, заброшенный диплом, даже Лара и Евгения — всё стало вдруг мелким и далёким, как сцена, если смотреть на неё с галерки в перевёрнутый бинокль.

Но когда она начала расстегивать его ремень, он убрал её руку.

— Почему?

— Потому что. Всё будет только для тебя, а я не заслужил.

— Валечка…

Он встал на колени перед креслом.

— Ты разрешишь? Позволишь?

— Ну, в таком виде было бы странно отказываться. А с Юлькой ты…

— Помолчи, пожалуйста.

«Интересно, у меня будут когда-нибудь нормальные отношения?» — думала Вера на пути домой тем вечером. Её всё ещё чуточку подбрасывало, хотя внутри была прекрасная и лёгкая пустота. Мышь молчала, будто её и не было — скрылась в лабиринтах подсознания.

— У тебя талант, — признала Вера, прощаясь с Валечкой в прихожей и проводя пальцем по его бровям — сначала левая, а потом правая.

— Дар напрасный, дар случайный… — сказал Валечка.

— О, я много знаю о ненужных дарах и случайных талантах. Как-нибудь расскажу. Придёшь к нам в гости в субботу? Я тебя с Ларой познакомлю.

Валечка ничего не обещал. Поцеловал Веру, и она ушла, столкнувшись у подъезда с Сарматовым. Тот тащил какой-то свёрток и выглядел очень довольным.

— Хорошо, что я тебя застал! Пошли, покажу удивительную вещь.

Сарматов показался вдруг Вере очень красивым — она почему-то смотрела на него глазами чужого человека. Будто бы прошло лет пять, не меньше, с того момента, когда они виделись днём.

Удивительной вещью была икона из другой коллекции, — она так точно подходила к остальным, как будто была написана одной рукой.

— Это и есть одна рука, — ликовал Сарматов. Валечка сидел под Коровиным неслышно, как тень. — Знаменитый местный иконописец, восемнадцатый век. Я за ним давно охочусь и теперь могу сказать, что собрал лучшие экземпляры. Валентин Аркадьевич, всё нормально? Поехали, Верверочка, в ресторан — отметим покупку. Или сразу на Воеводина?

Тень кивнула: всё нормально, Вера пробормотала, что можно и в ресторан.

— Да что не так с этими розами? — спросила она вдруг с досадой.

Сарматов дёрнулся:

— А что с ними не так?

— Они выглядят иначе. Как будто это не Коровин.

Сарматов переводил взгляд с Веры на Валечку, так что, если бы речь шла не о натюрморте, они оба изрядно понервничали бы. Но Вера и сама теперь видела: эти розы и вправду — не Коровин. Поэтому и не пахнут. Вместо оригинала на стене висела копия.

— Посторонних не было? — спросил Сарматов у Валечки, и тот, вскочив на ноги, начал рассказывать, как ответственно и аккуратно несёт здесь свою нелёгкую службу. Никого, конечно же, не было, кроме Веры Викторовны и самого Павла Тимофеевича!

— А чем это вы обивку испачкали? — поинтересовался Сарматов. — На кресле, где час назад сидела Вера, осталось небольшое влажное пятно — острый взгляд коллекционера тут же приметил непорядок.

Стенина похолодела, но Валечка убедительно потупился:

— Простите, это я, ещё днём. Случайно уронил колбасу.

— Никакой еды в комнате, Валентин Аркадьевич! Мы же договаривались!

— Виноват. Сегодня же отнесу в химчистку.

— Сделайте одолжение, а то прямо смотреть неприятно, правда, Верверочка?

— Правда. Так что там с Коровиным?

Сарматов поманил Веру пальцем, и она пошла с ним в прихожую, стараясь не поднимать глаз на Валечку.

— Это копия, — прошептал он на ухо Стениной то, что она и так уже знала.

— А где оригинал?

— Продал за хорошие деньги, но было жаль расставаться с Коровиным. Вот Славян и сделал по моей просьбе копию.

— Славян?

— Ну да, а что ты удивляешься? Он скверный художник, но очень приличный и ответственный копиист.

— Вот только розы у него не пахнут, — сказала Вера.

— А ты и вправду разбираешься в живописи, — признал Сарматов. — Как хорошо, что ты у меня работаешь!

Он приобнял её за талию холодными пальцами и повёл вниз по ступенькам.

Вера чувствовала не только спиной, но всей кожей — и даже одеждой, что Валечка смотрит на них в окно.

Сарматов, хоть и был одним из самых богатых людей в городе, не любил автомобилей — и предпочитал общественный транспорт. Автомобиль у него имелся, но разъезжал он на нём редко, и непременно — с водителем. Сам управлять машиной не умел, считал это занятие плебейским. Но в этот день у подъезда стояла машина — и шофёр открыл для Стениной дверцу.

Она села на мягкое сиденье и поняла, что больше всего на свете ей хочется поехать домой, лечь в постель и вспоминать о том, что и как делал с ней сегодня Валечка. И, возможно, мечтать о том, чтобы увидеть его во сне — хотя во сне всё будет хуже, чем в реальности. Бывает и так.

А лучше быть просто не может.

— Что-то я, похоже, заболеваю, — соврала Вера. — Отвези меня, пожалуйста, домой. И, кстати, зачем тебе фальшивый Коровин?

Здравствуй, мое старение!

Иосиф Бродский

Юлькин джип летел по Россельбану, и все послушно уступали ему скоростную полосу, уходили в сторону, как сделанные дела. В салоне пахло духами — Юлька любила только «Dior Addict» и на компромиссы не шла, как, впрочем, и в том, что касалось музыки. Шесть дисков, на каждом — джаз. Любить джаз её научил Ереваныч, спасибо ему за это большое. И ещё — за то, что джип летит по скоростной полосе и в салоне пахнет духами, а не кислыми тряпками, как в каком-нибудь такси. Юлька глянула на себя в обзорное зеркало, коснулась десны языком — наконец-то анестезия отходит. Нужно скорее забрать Евгению из аэропорта, чтобы успеть домой к ужину — Ереваныч не любил есть в одиночестве, а Юлька не любила огорчать своего мужа. И если удалить отсюда слово «огорчать», — вырвать, как больной зуб! — тоже будет правда. Юлька не любила своего мужа, но была ему бесконечно признательна и благодарна. Эта благодарная признательность была такой густой и крепкой, что на ней можно сварить хороший суп — и ничем его не заправлять. Ереваныч стал её точкой — и отсчета, и невозврата, и выбора. Неизвестно, что сталось бы с Юлькой, не повстречай она в тот счастливый год своего Ереваныча. Неизвестно, что бы от неё осталось…