Запределье волновалось. Граница натянулась до предела и грозила лопнуть. Тогда оба мира столкнутся снова. Внезапно и громко загомонили голуби. Птицы беспокоились. Голоса их звучали громко и даже чересчур громко для птичьих.

Саломея повернулась к Олегу и приложила палец к губам. Олег кивнул. Он стоял спокойно, только кулаки разжимал и сжимал, разжимал и сжимал.

Но как ударишь призрачного голубя?

Птицы ворковали, взлетали, оглушительно хлопая крыльями, исчезали, возвращая дому тишину, и вновь взрывали ее голосами.

– Запись, – сказала Саломея. – Слышите?

– Что?

– Она повторяется. Это просто запись, которая повторяется.

И вот когда рыжая сказала про запись, в голове у Олега точно щелкнуло. Конечно, запись. Обыкновенная такая запись, которую крутили ежевечерним концертом. Ну откуда в доме голубям взяться? Призраки? Какие, к дьяволу, призраки! Люди во всем виноваты.

Галина в спортивном костюме со вздутыми карманами, вечно молчаливая, вечно мрачная. Как никто подходящая на роль призрака.

Ее быстро научились не замечать. К чему тратить время на человека извне? Кира куда интересней.

Кира – солнце, в раздражающей короне которого скрывается маленькая черная дыра. И дыра эта сожрала Лешку. И Кира сойдет с ума, если узнает. А она непременно узнает, потому что позвонит.

Уже звонит.

И Олег сбрасывает входящий вызов, а потом вовсе отключает телефон.

Лучше уж пару минут неизвестности, чем… чем сказать, что из-за Олега парень пропал. Надо было взять с собой, не отпускать ни на шаг, а лучше и вовсе вывести за город и передать в руки няньке, гувернантке, начальнику службы охраны… кому-нибудь, только не этой стерве.

– Еще рано нервничать, – сказала Саломея, закладывая рыжие прядки за уши. – Я думаю, у нас сутки в запасе. Ее сестра умерла два года назад. И если мстить, то к дате.

Мстить? Но разве Олег имеет отношение к тому, что случилось? Он-то каким боком? Или Кира? И уж тем более мальчишка.

Дорожка из крови вела на кухню. Олег здесь бывал – огромное помещение самого зловещего вида, которое, несмотря на обилие ламп, оставалось сумрачным, неприятным.

У самого порога лежала Галина. Она походила на тряпичную куклу, которую смяли и бросили в этой нелепой неестественной для человека позе. Левая рука спряталась под спину, правая, полусогнутая, прикрывала лицо. Прямые ноги упирались в ступеньки, и подошвы кроссовок блестели багряным.

Рядом валялся новенький топор. А чуть дальше, у самого холодильника, сидел Василий, скукожившись, сунув ладони в подмышки. Он раскачивался и мурлыкал песенку. С появлением Саломеи и Олега Василий замолчал.

– Я ее убил, – сказал он, выпрямляясь. И руками, и плечами упираясь в стену, он поднялся и застыл, глядя растерянно. – Это я ее убил. Она хотела убить меня. Она забрала Тамару. И Лешку. Пришла за мной. А я убил ее…

– Все-таки не договорились? – спросила Саломея, а Олег понял, что с этого момента все пойдет не по плану.

– Она хотела убить меня. Она хотела убить меня. Она… – Василий вдруг выпрямился, а из рукава в ладонь выскользнул пистолет. – Представляете, эта тварь решила убить и меня! Она совершенно сдвинулась!

Леша всегда знал, что тетя Галя не такая, какой хочет выглядеть. Мама этого не замечала, но потому что мама в принципе ничего не замечала, кроме самого Леши. Он говорил, что уже взрослый и сам способен одеться и раздеться, если уж читать умеет, а мама повторяла, что любит его.

И еще тетю Галю.

Наверное, мама расстроится, когда узнает, что тетя Галя не та, какой хотела выглядеть.

Конечно, заметил он это не сразу, но как-то вдруг, как если бы взглянул сквозь закопченное стекло, которое делало мир темным. В этом мире тетя Галя не улыбалась, но смотрела на маму нехорошо, скривив зубы, совсем как Лешина учительница, которая всегда жаловалась на то, что ей не платят и что у нее голова болит. Она еще и таблетки глотала, запивая их водой из пластиковой бутылки. А бутылку носила в сумке, закидывая сверху тетрадями. И доставать было неудобно, отчего учительница злилась еще больше.

Тетя Галя таблеток не пила и не кричала, даже когда Леша однажды опрокинул на нее чай. Вот только все равно – притворялась.

А потом мама уехала. Сначала Леша обрадовался: теперь целый день никто не станет дергать его вопросами про то, поел ли он, не хочет ли пить, не вспотел ли или наоборот, не собирается ли умереть от холода. Тетя Галя никогда не обращала на него внимания и вспоминала лишь тогда, когда приходило время обеда или ужина. Она накладывала еду на тарелку, нимало не заботясь, красиво эта еда лежит или же нет. Тетя Галя порой и греть не удосуживалась, но это были сущие мелочи.

Ведь Леша знал, что она притворяется.

И вот теперь ей вдруг надоело. Тетя Галя нашла его в саду и сказала:

– Идем со мной.

Лицо ее было уставшим, но рот-нитка дергался влево, и щека тоже дергалась, и еще глаз, который, казалось, только и ждал момента, чтобы выпрыгнуть из глазницы.

– Куда? – спросил Леша, которому совершенно не хотелось никуда идти. Во-первых, ему нравилось быть в саду, во-вторых, он понял, что с тетей Галей совсем неладно.

– Идем, – повторила она. – Не спорь со мной.

И вцепилась в плечо. Пальцы у нее были жесткие, наверное, жестче когтей гарпии. Леша хотел вывернуться, но не сумел, а тетя Галя лишь крепче сжала плечо и предупредила:

– Будешь кричать – запру в кладовке. Я – не твоя мамаша. Нянчиться не собираюсь.

Кричать Леша все-таки попробовал, но ему зажали рот.

– Идиот, как мамаша, – грустно сказала тетя Галя и сунула под нос пахучую тряпку.

И Леша заснул. Он спал, наверное, долго, потому как проснулся уже замерзшим и голодным. Очень сильно хотелось в туалет.

Туалета в комнатушке не было. Зато имелось ведро, как раз такое, как на той даче, куда мама его летом вывозила, чтобы дышал свежим воздухом, потому что это – полезно. Здешний воздух был свежим, но вряд ли полезным. Он имел мерзкий подвальный запах, и от него саднило в горле. Леша даже потрогал это горло, нащупывая песок внутри.

– Ау, – сказал он очень тихо. – Есть кто-нибудь?

Конечно, в комнате никого не было. И комната эта походила на тюремную камеру из кино про историю. Стены, сложенные из крупного камня, сочились влагой. Она стекала на пол и стояла темными лужицами. Кровать, на которой Леша сидел, была подвешена на цепях и еще прикручена к стене массивными болтами. Рядом с кроватью имелся стол, а на столе – лампа под стеклянным колпаком. И была эта лампа не электрической – в стекле дрожал, то вытягиваясь в линию, то почти исчезая, – рыжий огонек.