Бернхайм ее не узнал. К счастью. Ее прическа теперь была более короткой, к тому же фотографии представляли ее профиль, снятый на контражуре. Тем не менее Макс сделал серию других фотографий, где она была более узнаваема. Интересно, это он сам отбирал фотографии для экспозиции?

— Если бы вы пришли немного раньше, то могли бы увидеть этого мастера, — радостно продолжал владелец галереи. — Прекрасный человек. Он приехал в Париж для участия в вернисаже.

Ксения вздрогнула. Значит, Макс был в Париже. Почему эта новость так взволновала ее? Или она думала, что все эти годы он будет объезжать Париж стороной и все из-за нее? После разлуки с любовником и замужества с Габриелем она похоронила Макса очень далеко в глубине своей памяти. Для нее это был защитный рефлекс, которым она овладела после того, как обнаружила труп своего отца. Вопрос выживания и ничего более. Жизнь не позволяла ей воскрешать моменты из прошлого, когда она могла окунуться в него и заново переносить боль прожитых лет, такую сильную, что душа дрожала при их воспоминании. Именно к таким моментам относился и Макс фон Пассау.

— Благодарю вас, месье, — сказала она, быстро подавая руку Бернхайму. — Вы очень любезны. Выставка чудесна. Я уверена, что она будет пользоваться успехом, когда времена станут спокойными.

— Будем надеяться, дорогая мадам, — ответил он, придерживая двери и озабоченно осматривая улицу, словно опасаясь, что революционеры нападут на его галерею. — Возвращайтесь быстрее домой.

Выпустив посетительницу, хозяин закрыл двери на два замка. На улице не было ни одного такси, и Ксения подумала, в какую сторону лучше пойти. На перекрестке образовалась пробка из автомобилей и повозок. Раздраженные водители переругивались на тротуаре. Значит, придется возвращаться пешком. В любом случае, ей нужно подышать воздухом и прийти в себя. Сжимая рукой сумочку, она решила пересечь сад Тюильри и перейти на противоположный берег Сены.

Макс смотрел на собеседника, который не спеша выбивал трубку. Это был человек без определенного возраста, одетый в два шерстяных свитера и обмотанный шарфом. Было видно, что его знобило, несмотря на то что в печке трещали дрова. В комнате пахло табаком, углем и бумагой. Свежеотпечатанные листовки падали на пол. Макс знал, что по нелегальным каналам они будут переправлены в Германию.

— Сколько евреев вы думаете вывезти? — спросил владелец книжного магазина.

У месье Брюна был скрипучий голос, капли пота стекали по его лбу. Макс подумал, что этот отважный человек гораздо лучше чувствовал бы себя в постели, но свидание было назначено несколько недель назад.

— Две супружеские пары, восемь детей. И еще двух коммунистов, которые прячутся, чтобы их не отправили в концентрационный лагерь.

— Это все?

— Пока да, — горько сказал Макс. — Много немецких евреев хотят уехать в Палестину. Другие предпочитают Америку или Францию. Уезжают в основном женщины. Они мечтают о лучшем будущем для своих детей. Мужчины боятся неизвестности и надеются, что скоро немцы убедятся в том, что Гитлер — очень опасный тип, и его режим падет. Женщины менее оптимистичны, зато более организованны. Они умеют учиться, чтобы адаптироваться к новой жизни. Овладевают иностранными языками, могут шить меховые пальто, делать выпечку… Женщины, которых я вам посылаю, могут работать. Они обязаны это делать, чтобы иметь хлеб и крышу над головой, потому что немецкие власти отберут у них все сбережения. Нацисты вынуждают евреев уезжать, при этом четко определяя, сколько средств они могут увезти с собой. Право на оставшееся в Германии имущество они теряют. К этому надо добавить налог, установленный с тридцать первого года правительством Брунинга, который предназначен помешать утечке капитала. Семьи вынуждены расставаться со всем нажитым, чтобы получить разрешение покинуть территорию. Руководители СА наполняют карманы, покупая за бесценок обстановку и предметы искусства, которые уезжающие вынуждены продавать. Бедняги прибывают за границу практически разоренными.

Месье Брюн закашлялся и похлопал себя по груди.

— Проблема в том, что в нашей стране плохо смотрят на всех этих приезжих из-за экономического кризиса. Работы теперь не хватает даже для своих. Так что за границей их вовсе не встречают с распростертыми объятиями.

— Именно поэтому мне посоветовали обратиться к вам, — настаивал Макс. — Кажется, вы знаете, как получить все необходимые документы. Вы нам нужны, месье.

Мужчина снял очки и вытер лицо платком сомнительной чистоты.

— Хорошо, — ворчливо произнес он. — Оставьте мне список имен. Я займусь вашим делом.

Макс поблагодарил, протянул ему бумажку и поднялся, чтобы попрощаться. Он уже начал задыхаться в этой маленькой душной каморке.

— Что вас толкает помогать этим людям? — вдруг спросил месье Брюн, внимательно глядя на Макса блестящими, воспаленными глазами. — Вы вроде не еврей, да и на коммуниста не похожи.

Макс поколебался. Он не задавал себе подобного вопроса. Лица Фердинанда, Сары, ее детей предстали перед его глазами. Потом он вспомнил взгляд отца, убежденного консерватора, стройную фигуру старшего брата перед уходом на фронт, родную Пруссию, преподавателей в интернате, этих рьяных гуманистов, купола христианских церквей. Его взгляд упал на сверкающие корешки книг, стоявших на полке. В Германии теперь сжигали книги на кострах, пылающих прямо посреди улиц.

— Так уж я воспитан. Слишком по-человечески, месье, — наконец ответил он.

Макс закрыл за собой двери, зная, что его собеседнику противопоказаны сквозняки. Проходя через книжный магазин, который находился на улице Риволи, он кивком головы попрощался с сидящей возле кассы девушкой. Встреча прошла успешно. Когда он сказал друзьям про свою поездку в Париж, Фердинанд попросил его навестить месье Брюна. Таким образом Макс узнал, что его друг помогает некоторым людям покинуть Германию.

— Надо действовать, понимаешь? — заявил Фердинанд с суровым лицом. — Действовать, чтобы не заржаветь. Безразличие бывает хуже трусости.

Выйдя на улицу, Макс был захвачен многочисленной плотной толпой. Он оказался в самом центре потока манифестантов и проверил, работает ли его «лейка». Одетые в форму республиканской гвардии патрули маячили за ограждениями. Огромный поток людей двигался в сторону площади Согласия. Элегантно одетые люди в шляпах решительно шагали по проезжей части. На некоторых куртках сверкали ордена Почетного легиона. Изредка раздавались крики: «Да здравствует Шиапп! Долой воров!», но большинство граждан хранили молчание. Выдыхаемый пар оставлял тучи на морозном воздухе.

Так как все пути были блокированы, Макс перешел на другую сторону улицы, протиснувшись сквозь плотно составленные автомобили. Он решил выйти на террасу сада Тюильри, откуда открывался вид на площадь Согласия и здание Парламента, расположенное на другом берегу Сены.

Смеркалось. Языки пламени газовых фонарей рисовали тени на стенах зданий. Голые ветки деревьев вздымались к небу. В саду рядом с разбитым киоском разозленные люди вырывали изогнутые ограждающие цветочные клумбы железные прутья. В воздухе пахло свободой и горящей древесиной. Расплывчатые тени людей мелькали между деревьями, похожие на горбунов из-за надетых на спины рюкзаков.