Отец тычет указательным пальцем в ее сторону, но потом опускает его. Бледнеет.

– Какую девушку он пытался изнасиловать? О чем ты говоришь? – произношу я, мой голос тих, едва протискивается сквозь горло.

– Девушку, – говорит Камила. – Из дискотеки. Пятнадцатилетнюю. Она не пошла в полицию, но написала мне.

– Написала?

– На Фейсбуке написала, – отвечает она, пожимая плечами.

– Камилочка, ты ведь о собственном муже говоришь. Что ты тут рассказываешь? Что ты плетешь? – говорит отец, подходя к ней ближе.

Она не отвечает. Снова смотрит на дом. Еще раз улыбается, едва-едва, словно от неких теплых воспоминаний.

Может, она припоминает, как однажды в Рождество я помогал ей вешать гирлянды снаружи дома. Я не мог их распутать, а потому она решила, что управится сама, а меня попросила лишь держать лестницу, на которой стояла. Может, вспомнила, как их дети учились ходить по мокрому, ноздреватому снегу, то и дело падая, но поддерживая друг друга.

Мы даже любили друг дружку, казалось мне тогда, довольно сильно для людей, которые и всего-то перекинулись лишь несколькими фразами.

– Вот, посмотри, – она вынимает из сумочки телефон, пару раз стучит по нему пальцем. Подает мне.

Сообщение в мессенджере от некоей Магды, которая на нечетком снимке из профиля и правда выглядит лет на пятнадцать. У девушки волосы крашены в красно-рыжий цвет, у нее худощавое личико, яростный макияж, губки стиснуты в тупой клювик. Я держу телефон в руке, Юстина и мой отец подходят ко мне, заглядывая через мое плечо. Я начинаю читать. С каждым прочитанным словом телефон делается все тяжелее. Под конец он весит несколько килограммов.

«Ты меня не знаешь но я тебя знаю, твой бывший муж Гжесь пытался меня изнасиловать на дискотеке в «Андеграунде». Подошел ко мне и предложил мне дринки а когда я отказалась начал хватать меня за задницу и говорить чтобы я пошла с ним. Я не хотела но он ждал меня у дискотеки когда я возвращалась домой тогда схватил меня за рукав пытался затянуть в машину. Говорил что теперь поедем развлечемся. К счастью мои приятели его оттолкнули но он сумел ударить меня по лицу. Говорил что будет трахать меня целый день и бить колючей проволокой и никто мне не поможет. У других девушек тоже так было с ним они могут подтвердить».

– Ты веришь в это, Камила? – спрашивает, не глядя в телефон, Агата, словно зная, что именно там написано.

– Детей он не увидит. Не будет такой возможности. Никогда, – отвечает Камила.

– Это мои внуки, – говорит отец.

– Это мои дети, – подчеркивает Камила.

Мне становится холодно. Я на миг прикрываю глаза, и тогда вижу моего брата. И мне становится еще холоднее. Вижу, как группка качков сталкивает его, словно тряпичную куклу, на пол, и никто даже не намеревается отреагировать. Вижу, как он одалживает безумные деньги. Вижу, как он ежедневно пьет и валяется в доме, который стал уже призраком дома, по пьяни глядя рок-концерты на DVD до того момента, как фильм закончится.

Я смотрю в ту же сторону, что и Камила: на серый фасад дома, на черные окна.

«Что же ты, сука, дал нам за гены?» – хочу я спросить моего отца. Может, и правда у тебя плохой день, как ты и сказал нынче в машине?

Или два исключительно плохих дня?

– Ты и правда веришь какой-то малолетней сучке… – начинает отец, но Камила прерывает его, наконец-то глядя на него, и в ее взгляде чувствуется желание, тяжелое и вымотанное, не видеть его уже никогда-преникогда в жизни.

– На следующий день ко мне еще зазвонил Порчик.

– Ну Порчик – и что? – снова начинает мой отец, а Камила снова обрывает его, ее голос тихий, но в нем – свинец, слова сразу падают на пол, их тихое эхо, тишина, которую они волокут за собой, раз в десять громче, чем они сами.

– Позвонил и сказал, что все об этом знают. Что Гжесь одалживал у бандитов просто жуткие деньги. Что пьет. Что все пропивает. Что дети, когда они тут, сидят у вас или ходят сами по двору, потому что вас нет, потому что вы постоянно играете в какое-то Варшавское восстание.

Я вижу, как в моем отце начинают происходить странные процессы, как он сперва с облегчением выпускает из себя воздух, а потом снова напрягается, зажимается всем телом, моментально краснеет.

Что-то мелькает, что-то появляется в окнах дома Гжеся.

Я чувствую, как в кармане вибрирует телефон.

– Порчик позвонил. Ну, все понятно. Камила, это брехня. Это брехня, чтобы нас дискредитировать, Камила. Отчего ты вообще этому поверила, детка? – спрашивает отец.

Камила не отвечает. Телефон у меня вибрирует снова.

– Но знаешь, что я могу подать на тебя в суд? – добавляет он. – Могу подать на тебя за то, что ты не даешь мне видится с внуками. Я не хочу этого говорить, но я должен, Камила, для порядка. Ну увы, ну. Мы можем взять над ними опеку, Камила.

Воздух в кухне густеет, словно кто-то досыпал в него муки. Запахи немытой посуды, не выброшенных из холодильника объедков вдруг делаются отчетливыми. Я, наконец, вынимаю телефон, смотрю на экран. Пять не принятых звонков от моего агента.

– Не пугай меня, – говорит Камила.

– Я тебя не пугаю, – отвечает отец. – Я тебе говорю, как оно есть.

Существует несколько видов облегчения. Есть неглубокое облегчение, которое возникает потому, что ты не умер от сердечного приступа, облегчение, которое просто позволяет сделать следующий ход. Но есть и глубокое облегчение, какое бывает, когда закинешься героином, когда на короткий миг тебя покидает жесткость всего организма, капитулируют все мышцы, весь старый, залежалый, черный воздух покидает легкие.

– Кто тот мужик? – спрашивает мой отец Камилу.

– А вам какое дело? – отвечает она и встает.

– Кто он такой? Камила, ну? Кто? Откуда я могу знать, является ли он человеком, которому я могу доверить опеку над своими внуками? Скажи мне?

– Я не стану так с тобой говорить, – говорит Камила.

Мой отец сильно бьет кулаком в стол, чашка с чаем подпрыгивает, падает на пол, разбивается, пятно жидкости растекается по кафелю, словно нововозникший, неизвестный континент.

– Ты не можешь забрать у меня внуков! – кричит он.

Его крик холодный, замораживает всю комнату. Камила пару секунд стоит, замерев на полушаге. Потом движется в сторону двери.

– Погоди, Камила, – говорил Агата.

Но Камила даже не оглядывается, просто выходит, мой отец хочет идти следом, но Агата заступает ему дорогу.

– Не порть все. Не порть все еще больше, – просит.

– Погодите, – говорю я.

Слышу, как Камила открывает дверь и выходит на улицу. Бегу следом. Догоняю ее, когда она уже стоит возле своей машины, намереваясь сесть.