Готовясь к дознанию в Большом Шатле, следовало не только доставить всех подозреваемых, но и собрать все улики и проследить, чтобы их разложили в надлежащем порядке. В этом хлопотном деле ему придется обратиться за помощью к привратнику, папаше Мари, и, разумеется, к Бурдо. Он мысленно перебрал предметы, необходимые выставить на всеобщее обозрение, дабы они помогли ему в проведении дознания; он надеялся, что хотя бы часть улик окажет необходимое воздействие на подозреваемых. Прежде всего, следует разложить вещи Элоди Гален: желтое шелковое платье со свободной спиной, корсаж цвета спелой соломы, корсет из белого шелка, две юбки, серые нитяные чулки, черную бусину, найденную у нее в руке, и непременно соломинки. К ним добавить два выходных костюма Наганды, аптекарский флакон, бинты, вытащенные из-под кровати сестер Гален, платок с инициалами «C.G.», найденный в амбаре монастыря Зачатия, письмо Клода Галена брату, завещание, заново нанизанные обсидиановые бусы, и, наконец, кухонный нож, которым ранили Наганду. Он подумал, что если взять парочку портновских манекенов и облачить в одежды Элоди и индейца, то неожиданное зрелище наверняка заставит содрогнуться даже самые закаленные натуры.

В первый раз после процедуры изгнания дьявола в памяти Николя вновь всплыли картины безумств Мьетты, свидетелем которых он стал. До сих пор ему удавалось прогонять их, убеждая себя, что к расследованию они не имеют никакого отношения. Его разум отказывался признавать реальность припадков служанки, а напоминание о них грозило превратить их в навязчивую идею. Но существовал риск, что Мьетта вновь впадет в прежнее состояние. Так все же, с какой силой, с каким влиянием пришлось ему столкнуться? Таинственные явления, воздействие которых он испытал в своей комнате на улице Сент-Оноре, показались ему своеобразным предупреждением, побуждавшим его продолжать расследование, в то время как выходки одержимой Мьетты свидетельствовали о присутствии злого начала и нисколько не способствовали раскрытию загадки. Но как только ритуал завершился, Мьетта, умиротворенная и свободная от недуга, впала в сомнамбулическое, необычное, но естественное состояние, и привела их в подвал, на место, где закопали убитого новорожденного младенца.

Июньское солнце постепенно согрело Николя, и он, желая отвлечься от мрачных мыслей, устроился на террасе Фельянов. Тотчас явилась толсторожая кумушка и потребовала с него два су за стул. Он заплатил, а потом закрыл глаза и тотчас невольно задремал, невзирая на громкое воркование голубей в листве больших каштанов и пронзительные крики детей, перекрывавшие далекий шум экипажей, пересекавших площадь Людовика XV. Усталость, накопившаяся за многие, без отдыха, дни и бессонные ночи, взяла свое: он очнулся далеко за полдень. Времени оставалось в обрез, и он почти бегом пересек сад и, выскочив на набережную, поспешил в Большой Шатле.

Папаша Мари сидел у себя в привратницкой и в одиночестве поглощал кусок телятины, положенный на тарелку и обложенный дымящейся яичницей с салом, которую привратник с чувством выкладывал на широкие ломти свежего хлеба. Пригласив комиссара разделить с ним трапезу, он, желая окончательно лишить гостя повода для отказа, прибавил, что к трапезе кабатчик из ближайшего заведения обещал доставить свежего пива. Николя не заставил себя упрашивать, и пока они ели, папаша Мари жаловался, что телячья вырезка, которую он сегодня утром отнес в печь к соседнему булочнику, за время приготовления потеряла и в весе, и в количестве, и он подозревает булочника в мошенничестве. Николя успокоил его, напомнив, что в Геранде его кормилица Фина говорила то же самое каждый раз, когда относила жарить в печь к булочнику свою знаменитую утку в яблоках. Утешая старика, он заметил, что жаркий, но равномерный огонь, образующийся в печи для выпечки хлеба, исключительно хорош для мясных блюд, и ради результата можно поступиться некоторыми неудобствами, по большей части выдуманными. Они вспомнили свою родную Бретань, и папаша Мари решил, что им непременно надо выпить его знаменитой настойки, той, что забирает душу, воспламеняет внутренности и оживляет мертвых. Боясь обидеть старика, Николя согласился, но украдкой опрокинул половину стакана на ломоть хлеба. Затем он дал указания, в каком порядке разложить улики, хранящиеся в шкафу дежурной части. Папаша Мари сказал, что неподалеку живет одна швея, и она за приличное вознаграждение могла бы предоставить им два манекена из своей мастерской.

Тем временем появился Бурдо. Николя сообщил ему все, что узнал накануне, и попросил привести на заседание старьевщика, принявшего в залог темные плащи и флакон. Затем, вынув из кармана черную записную книжечку, он отправился медитировать в приемную начальника полиции. Ему хотелось обдумать начало заседания, а также его ход, в результате которого он обязан выявить преступника. Вера в разум давала ему уверенность, что ключ к разгадке дела отыщется после того, как будут представлены все улики, собранные во время расследования. Вместе с тем он сознавал, что в узких рамках процедуры дознания нет места намекам и полутонам, из коих в основном состоит человеческая жизнь. И точно знал, что только интуиция — это особое, присущее ему одному, понимание поведения подозреваемых, не исключающее личной симпатии к ним, — могла сегодня привести его к истине.

Около половины четвертого служители зажгли факелы в большом зале с готическими сводами, куда свет проникал только через узкие окошки. Два кресла, водруженные на возвышение, на фоне потертого гобелена с гербом Франции ожидали высокопоставленных служителей правосудия. Подозреваемым предстояло занять места по левую сторону от входа. В черном облачении и в парике, Николя расположился напротив них, за столом с разложенными на нем уликами. Два манекена в одежде Наганды и Элоди стояли по обе стороны стола, отбрасывая неверные тени, трепетавшие в мерцающем свете факелов, и повергая присутствующих в необъяснимую тревогу.

Под охраной приставов прибыли мрачные и молчаливые подозреваемые. Обе сестры чувствовали себя неправедно обиженными, и их скорбные лица выражали молчаливое презрение к окружающим. Заняв свои места, они, не переставая перешептываться, принялись буравить Николя ненавидящими взглядами, словно задавшись целью вывести его из себя. Госпожа Гален, как обычно, равнодушно смотрела на окружающих, а лицо ее выражало самоотверженность верующей, готовой смиренно выслушать нудную проповедь, как бы долго ее ни читали. Отец и сын Гален удрученно смотрели в пол. Мьетта, передвигавшаяся почти самостоятельно, улыбалась подобно серафиму; отпечаток зла исчез с ее лица, оно снова стало привлекательным и обрело выражение простодушия, Наганда также в основном оправился от раны: о ней напоминала только некоторая неловкость его движений. Наблюдая за происходящим вокруг, он испытывал любопытство путешественника, открывающего для себя загадочные обычаи чужих народов. Мари Шафуро взволновано сжимала руки, а ее маленькие глазки обшаривали каждый уголок зала, однако взгляд ее ни на ком не останавливался. Дорсак старался держаться отдельно, всем своим видом показывая, что не имеет ничего общего с семейством. Бурдо и Семакгюс стояли в глубине зала; вскоре к ним присоединился отец Ракар.

Незадолго до пяти часов дверь в зал закрыли. В черном платье привратника, папаша Мари объявил о прибытии высокопоставленных магистратов; Сартин и Тестар дю Ли заняли свои места. Оба были в судейских мантиях с горностаевой отделкой, напоминавших королевскую мантию; сходство это означало, что власть свою они держат от короля. Бросив взгляд на Николя, Сартин открыл заседание..