Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Попробуйте и ничего не бойтесь.
– Развяжите его, – приказал хирург.
Санитары повиновались.
Бальзамо перешел к изголовью больного.
– Теперь не двигайтесь, пока я не прикажу. Статуя в могиле не могла бы лежать неподвижнее, нежели больной, застывший после этого приказания.
– Можете оперировать, – предложил Бальзамо, – больной готов.
Хирург взялся за скальпель, но в решительную минуту заколебался.
– Режьте, сударь, режьте, говорят вам! – проговорил Бальзаме голосом вдохновенного пророка.
Поддавшись, как Марат, как больной, как все бывшие в операционной, его силе, хирург поднес сталь к плоти.
Плоть захрустела, однако у больного не вырвалось ни единого вздоха, он не шевельнулся.
– Откуда вы родом? – спросил Бальзамо.
– Я – бретонец, – с улыбкой отвечал больной, – Вы любите родину?
– Да, у нас так красиво!
Хирург в это время делал круговые надрезы, с помощью которых при ампутациях обнажают кость.
– Давно вы покинули родину? – продолжал Бальзамо.
– Десяти лет.
Покончив с надрезами, хирург взялся за пилу.
– Друг мой, – сказал Бальзамо, – спойте мне песню, которую поют по вечерам солевары Баца, возвращаясь после работы. Я помню только первую строчку:
От пены влажный берег мой морской…
Пила врезалась в кость.
Однако больной с улыбкой выслушал просьбу Бальзамо и запел медленно, с воодушевлением, как влюбленный или поэт:
От пены влажный берег мой морской
И синева озер с их гладью тихой,
Очаг мой дымный, дом родимый мой
И поле с медоносною гречихой,
Отец мой старый, верная жена,
Мои столь дорогие сердцу дети,
Клен, под которым мать погребена,
И у двора развешанные сети, –
Привет вам! Наступает день и час,
Когда, вернувшись, вас увижу вновь я.
Окончены труды. Ждет праздник нас,
Чтобы разлуку возместить любовью.
Нога упала на кровать, а больной еще продолжал петь.
Все с удивлением смотрели на больного, а доктор не скрывал восхищения.
Многие подумали, что и доктор, и больной просто сошли с ума.
Марат сказал об этом на ухо Бальзамо.
– Ужас заставил малого потерять голову, – прошептал Марат, – вот почему он не чувствует боли.
– Я так не думаю, – возразил Бальзамо, – и я далек от мысли, что он потерял сознание. В этом я просто уверен, и ежели я его спрошу, то он нам скажет, должен ли он умереть. Если же ему суждено жить, он ответит, сколько времени займет выздоровление.
Марат был близок к тому, чтобы разделить общее мнение, то есть поверить в то, что Бальзамо безумен так же, как и больной.
В это время хирург торопливо ушивал артерии, из которых так и хлестала кровь.
Бальзамо вынул из кармана флакон, смочил корпию содержавшейся в нем жидкостью и попросил приложить корпию к ране.
Тот повиновался не без некоторого любопытства.
Это был один из известнейших докторов того времени, человек, по-настоящему влюбленный в науку, не отвергавший никаких средств, лишь бы облегчить больному страдания.
Он приложил тампон к артерии: кровь вспенилась и начала вытекать из раны по капле.
С этой минуты хирургу стало значительно легче шить артерию.
На этот раз Бальзамо покорил всех, каждый расспрашивал его, где он изучал медицину и к какой школе принадлежит.
– Я – немецкий врач школы Гетшинга, – отвечал он – я сделал открытие, которому вы являетесь свидетелями. Впрочем, мне бы хотелось, дорогие собратья, чтобы это открытие оставалось в тайне, потому что я очень боюсь костра, а парижский Парламент не откажется еще раз собраться ради удовольствия приговорить колдуна к костру.
Главный хирург задумался.
Марат напряженно думал.
Он первый вышел из этого состояния.
– Вы недавно утверждали, что если вы станете расспрашивать этого человека о результатах операции, то он уверенно вам ответит, словно этот результат не является пока тайной.
– Я утверждаю это по-прежнему, – сказал Бальзамо.
– Ну что ж, посмотрим!
– Как зовут этого несчастного?
– Гавард, – ответил Марат.
Бальзамо повернулся к больному, на губах которого еще дрожали последние ноты жалобного припева.
– Ну, дружок, что вы можете сказать о состоянии бедняги Гаварда? – спросил у него Бальзамо.
– Вы спрашиваете, что предвещает его состояние? – переспросил больной. – Подождите, я должен вернуться из Бретани, где только что был, к нему в Отель-Дье.
– Да, да, войдите в больницу, взгляните на него и скажите мне про него всю правду.
– Он болен, очень болен: ему отрезали ногу.
– Неужели? – переспросил Бальзамо.
– Да.
– Операция прошла успешно?
– Превосходно! Однако… Лицо больного омрачилось.
– Однако?.. – подхватил Бальзамо.
– Однако ему предстоит ужасное испытание, – продолжал больной, – у него будет сильный жар.
– Когда он наступит?
– Сегодня в семь вечера. Присутствовавшие переглянулись.
– Ну и что же этот жар?
– Больной почувствует себя еще хуже. Но он переживет первый приступ горячки.
– Вы в этом уверены?
– Да!
– Ну, а после этого приступа он будет вне опасности?
– Нет, – со вздохом отвечал тот.
– Горячка возобновится?
– Да, и еще более страшная. Бедный Гавард! – продолжал он. – Ведь у него жена и дети! На глазах у него показались слезы.
– Так его жене суждено стать вдовой, а дети останутся сиротами?
– Погодите, погодите!
Он благоговейно сложил руки.
– Нет, нет, – продолжал он. Лицо его все так и засветилось.
– Нет, его жена и дети горячо молились, и Господь сжалился над ним.
– Так он поправится?
– Да.
– Слышите, господа? – повторил Бальзамо. – Он поправится.