«умеренным фатализмом», который возникает из нашего знания о том, что мир работает в соответствии с устойчивой закономерностью причин и следствий. Теория демократического мира оказалась одновременно истинной и опасной. Она опасна, поскольку она истинна: она поощряет грубые и бездумные политические действия. История не дает волшебного рецепта для создания демократического мира. Все, что она говорит, так это то, что такой мир бывает. Она не говорит нам, что с этим знанием делать. Подобно Вильсону, Буш хотел обуздать долгосрочные силы, таящиеся в демократии. Но в отличие от Вильсона, который понимал некоторые риски, Буш просто проигнорировал ближайшие опасности подобного подхода.

Демократии, возможно, и в самом деле не воюют друг с другом, но это не значит, что они знают, как укрепить мир. В любом случае попытка применить теорию демократического мира на практике натыкается на хорошо известные демократические слабости – нетерпеливость, капризность, невнимательность. Именно эту мысль Липпман отстаивал еще в 1947 г.: продвижение демократии во всем мире пагубно влияет на демократию, которая занята таким продвижением. Демократические политики и демократическое общество не способны судить о готовности других стран к демократии, поскольку они смотрят на мир сквозь призму собственного, достаточно ограниченного, опыта. Они не могут смотреть и учиться; они либо отводят взгляд, либо бросаются в гущу событий. Успешные демократии не любопытны; они замкнуты в себе и близоруки. Войны в Афганистане и Ираке пошли наперекосяк в силу плохого планирования, недостаточного знакомства с местными условиями и политических распрей, которые они спровоцировали на родине. Вот что происходит, когда демократии пытаются воспользоваться своими историческими преимуществами. Они все только портят.

Человеком, который это признал, был Фукуяма. В конце 1990-х годов он стал сторонником «Проекта нового американского столетия», который был агрессивно-оптимистическим взглядом на расширение американского влияния во всем мире (в некоторых отношениях этот проект был экстравагантной шпилькой в адрес Пола Кеннеди). К моменту войны в Ираке Фукуяма вернулся к своей более мрачной позиции начала 1990-х годов, хотя и внес в нее некоторые поправки. Американская политическая жизнь не стала мирной и тривиальной, чего он ранее опасался. Она стала безудержной и самодовольной, теперь ее увлекали глобальные решения и грандиозные замыслы. Успех демократии породил такое представление о ее возможностях, которое было чрезмерным упрощением и грозило проблемами в будущем. Создание государственной системы в такой стране, как Ирак, требовало демонтажа сложного комплекса конкурирующих друг с другом факторов, от которых, скорее всего, зависел успех начинания [Fukuyama, 2004; Фукуяма, 2007]. Если же создавать государственные системы, руководствуясь общей идеей «продвижения демократии», это в лучшем случае будет контрпродуктивно, а в худшем – приведет к катастрофе. Теперь Фукуяма отстаивал политологию с более точным прицелом, которая отдавала бы приоритет случайности перед судьбой и детальности перед обобщениями. Однако демократическое общественное мнение и в самом деле не любит вдаваться в подробности политологии. Они нужны самим политологам. Комментаторы отметили, что у человека, который объявил о конце истории, теперь появились сомнения в том, что он сделал.

Буш был безрассудным еще и в другом смысле. Он верил, что Америка может позволить себе огромные расходы на войну в Афганистане и Ираке, которые в итоге превысили расходы на Вьетнам. Это убеждение подкреплялось верой в эликсир постоянного экономического роста, пузырек с которым был раскупорен в конце «холодной войны». Во «Взлете и падении великих держав» Пол Кеннеди указал на дефицит годового бюджета США в размере 5 % ВВП как на признак того, что страна движется в сторону нестабильности. Однако затем была одержана победа в «холодной войне», поэтому все эти опасения стали казаться придирками. Как отметил позже Дик Чейни, «Рейган доказал, что дефицит не имеет значения». В 1990-е годы дивиденды, получаемые от мира и процветания, позволили Биллу Клинтону сбалансировать бюджет, пусть и не без некоторых политических маневров. В следующее десятилетие рецепт Буша – сокращение налогов и дорогостоящие войны – снова привели к увеличению задолженности из-за роста государственных расходов. С этим можно было смириться, пока все остальное было в норме. Да и что могло пойти не так?

Сбой произошел из-за сочетания неадекватного финансового регулирования, кратковременных политических интервенций и слишком большого числа ложных надежд. Великое успокоение обернулось долгим бумом, который привел к грандиозному краху. На волне бума поднялись заносчивые руководители центробанков, назойливые политики, самодовольные экономисты, жадные инвесторы, и никто из них не хотел сказать, что выгоды, полученные от бума, подошли к концу. Ближайшие причины краха 2008 г. все еще остаются предметом ожесточенных споров, и хотя почти все согласны с перечнем факторов, способствовавших катастрофе, не удалось прийти к консенсусу относительно того, кто главный виновник. Являются ли главными виновниками инвестиционные банки, которые создавали пакеты долговых инструментов и продавали их, хотя не могли их контролировать, да и не понимали их в должной мере? Или же виноваты регуляторы, которые позволили им это? Быть может, политики, которые хотели одарить домовладением избирателей из бедных слоев, многие из которых не могли себе его позволить? Или же руководители центробанков, которые не смогли заметить предвестий надвигающегося краха? Или, наконец, виноваты экономисты, чьи теории эффективных рынков стали оправданием, для того чтобы оставить все, как есть? Ваш ответ будет зависеть от ваших политических пристрастий, а поскольку он зависит от политических пристрастий, можно найти ответ на любой вкус.

В целом, однако, кризис, разразившийся в 2008 г., стал провалом демократии. То есть это был провал ведущих демократических государств, которые никак не могли справиться с ошибками, а потом стало слишком поздно. Эксцессы всех тех лет, когда экономика процветала, в разных странах проявляли себя по-разному: например, в США, Ирландии и Испании главным симптомом был пузырь недвижимости; в Британии – чрезмерно задолжавший банковский сектор; в других, таких как Италия и Греция, симптомом стал раздувшийся и неэффективный государственный сектор; тогда как в странах вроде Германии им оказалась чрезмерная опора на дешевый рынок экспорта, созданный евро. Но нигде система не скорректировала себя вовремя; только когда ситуация вышла из-под контроля, были сделаны попытки ее исправить. Но к этому времени ущерб был уже нанесен.

Это был двойной провал. Считалось, что у демократической системы, ставшей к началу XXI в. абсолютным победителем, есть два предохранительных клапана. С одной стороны, имелось демократическое общественное мнение, которое должно действовать в качестве противовеса эксцессам политиков и других государственных чиновников: каждый раз, когда правители заходят слишком далеко, избиратели могут остановить их. С другой стороны, имелись государственные чиновники, включая независимых руководителей центробанков, которые должны были защищать от неосторожного поведения избирателей: когда общество заходит слишком далеко, технократы могут его остановить. Но все вышло не