Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Восьмой: Время от времени заболевай или пусть с тобой случается небольшой несчастный случай. Чем опаснее, тем лучше. Не забывай, что Толстому, Стриндбергу и другим всегда приходилось будить тревогу своей смерти, чтобы вообще заметили, что они живут в наше время (впрочем, это всегда знали от Отто Эрнста и Фульды). И вообще: возьми себе в пример последних. Они овладели этим искусством!
Девятый: Если ты женат, имей хорошую кухню, хорошие мягкие кресла, так же как и сигары; книги – дело второстепенное, единственное, что важно – это хорошие друзья, поскольку они высказывают свое мнение. Искусство – это ведь всего лишь вопрос мнения, поэтому ошибочно заботиться об искусстве, а не о мнении. Последнее легче получить, поэтому придерживайся его.
Десятый: Не беспокойся о посмертной славе. В Германии тебе ее не избежать. В Мюнхене есть издатель, который перепечатывает всю мировую литературу, и однажды там дойдет очередь и до тебя. Твои письма тоже будут напечатаны – ведь у нас существует достаточно людей, идеалом жизни которых является публикация ненужных и не имеющих значения вещей. За это они сначала становятся доцентами, затем профессорами и, пока ты жив, они являются твоими противниками. Так что умри – но только после нескольких юбилеев, см. Совет первый, – поскольку в них ты продолжаешь жить. Весь поэтический труд твоей жизни всегда является лишь для кого-то поводом написать к нему вступление, а для издателя – поводом навредить жизни живущих авторов с помощью (умерших) авторов, не требующих лицензионных отчислений. Так что остерегайся быть современником»{279}.
Бессонный мир
Быть пацифистом – значит быть не только другом мира, но и миротворцем, «eirenopoios», как сказано в Евангелии; под пацифизмом подразумевается активность, действенная воля к миру, а не только склонность к покою и уюту{280}.
«То было весной. Весной 1914 года. Страшный год уже начался. Тихо и мирно, как все предыдущие годы, начался он и докатился потихоньку до лета»{281}. Но пока маховик истории катился в сторону Сараева и не успел коснуться руки фанатичного девятнадцатилетнего националиста Гаврило Принципа{282}, каждый мирный австриец, итальянец, француз, немец, бельгиец, серб, англичанин, русский в своем будничном существовании занимался собственным бытом. Возделывал поля, воспитывал детей, путешествовал без виз по Старому и Новому Свету. «Мы могли путешествовать без паспорта и визы, куда нам заблагорассудится, никто не экзаменовал нас на убеждения, происхождение, расу и религию»{283}.
В начале марта 1914 года Стефан на один день отправился сопровождать Эмиля Верхарна в Руан, где «какой-то молодой бельгийский композитор написал оперу на сюжет одного из его произведений и умолял поэта присутствовать на премьере»{284}. Весной в книжные магазины Лейпцига поступила очередная брошюра «InselBucherei». Книжечка под № 122 содержала новеллу «Жгучая тайна», тираж в десять тысяч экземпляров раскупили за несколько месяцев.
Двадцать восьмого мая окружной суд города Бадена, согласно гражданскому кодексу Австро-Венгерской империи, вынес решение об аннулировании брака Фридерики и Феликса. И хотя католическая церковь официально продолжала считать их мужем и женой, новость о разводе обрадовала всех участников любовного «многоугольника». Феликс наконец-то перестал скрывать свои отношения с чешкой Элеонорой Халупой, на которой он женится вскоре после войны (21 сентября 1919 года). Она благополучно родит ему дочь, назовут ее в честь рано умершей матери Феликса, тепла которой ему и его младшему брату Людвигу действительно не хватало. Регина Винтерниц, в девичестве Летнер, родная мать Феликса, прожила всего тридцать один год.
Стефан ко дню развода Фридерики захотел сделать ей сюрприз (на самом деле просто совпали даты), когда договорился с издательством «Schuster & Loeffler» напечатать ее дебютный роман «Призыв родины»{285}, написанный еще в Мерано. В июне 1914 года роман появился в магазинах Берлина и Лейпцига и был по достоинству оценен коллегами. Рильке, прочитав книгу, пришел в восторг и примчался в Вену, чтобы лично выразить свое восхищение автору. Ромен Роллан был покорен писательским талантом Фридерики. На долгие десятилетия ее друзьями станут не только он сам («Скажите, пожалуйста, госпоже фон Винтерниц, что я очень благодарен ей за дружескую память»{286}), но и его младшая сестра Мадлен Роллан{287}, с которой в годы Первой мировой войны Фридерика встречалась в Женеве, Цюрихе и Берне.
Накануне войны Стефан поселился по соседству с Фридерикой в Бадене, где она намеревалась восстановить силы и провести несколько недель вдали от Вены и городской суеты. Ослабленное состояние бедняжки Сюзи постепенно пошло на поправку. Благодаря рекомендациям лучших врачей, нарушенный обмен веществ через три года окончательно восстановится. Старшая девочка Аликс предстоящей осенью должна была пойти в первый класс.
В Бадене, «маленьком романтичном городке, где предпочитал отдыхать летом Бетховен», Цвейг продолжил изучать жизненный и творческий путь русского писателя Федора Достоевского, приобретя к этому времени в Германии несколько рукописных страниц (две главы) из романа «Униженные и оскорбленные». Как и прежде, по «рисунку почерка» стал анализировать характер, составлять психологический портрет загадочного русского гения, перечитывать монографию Мережковского «Толстой и Достоевский» и перебелять черновой набросок. Война помешает осуществить задуманное и на долгие четыре года (а у кого-то и навсегда) задвинет в стол литературные планы. Но первые главы будущего эссе о создателе «Братьев Карамазовых» писались им в Бадене, о чем Цвейг охотно рассказывал приезжавшим к нему в гости Виктору Флейшеру, Зигфриду Требичу, Феликсу Брауну и даже в одном совместном с Верхарном письме Брюсову. «Дорогой господин Брюсов… Вскоре пришлю вам свою книгу о Достоевском, надеюсь, что она вас заинтересует. Весьма вам преданный Стефан Цвейг».
В первой половине июля Стефан навестил в Мариенбаде свою больную мать и на обратном пути договорился с Фридерикой, что будет ждать ее в Цюрихе, собираясь вместе поехать на несколько дней к живописным озерам Северной Италии. Увы, их романтическим планам не дано было сбыться.
«Что общего может иметь мертвый эрцгерцог в своем саркофаге с моей жизнью?» – спрашивал он себя в Бадене, а потом в Ле-Коке после чтения газет и развешанных по городу объявлений. «Лето было прекрасное и обещало стать еще прекраснее; мы все беспечно смотрели в будущее. Помню, как накануне отъезда я шел в Бадене с одним приятелем через виноградники, и старый виноградарь сказал нам: “Такого лета, как это, давно уже