Все эти игры с названиями и очертаниями несколько отдают распространенным в Мексике обычаем высматривать лик Мадонны в подгорелых тортильях. Во что веришь, то и видишь. Но в случае с Himantoglossum hircinum все иначе: сходство ее цветов с рептилиями настолько бросается в глаза, что сразу ясно, почему ее прозвали “lizard orchid” – «орхидея-ящер». У этих «ящеров» длинные раздвоенные хвосты, закрученные, как у sanderianum, согнутые оливковые лапки и бледно-зеленые головы. Пахнут они козлиной. Самое готичное, хотя и безупречно-аккуратное, описание этого цветка дал бельгийский поэт-символист Морис Метерлинк в 1907 году:

Орхидея-ящер не имеет никакого отношения к живым рептилиям, и большинство подобных названий можно свести к сравнению, основанному на индивидуальном восприятии и поверхностном сходстве. Лишь нас, людей, Coeloglossum viride – «орхидея-лягушка» – наводит на мысли об амфибии; отдаленное подобие не имеет никаких биологических функций. Однако существует одна группа орхидей, чье подобие другим организмам отнюдь не случайно; в их случае биологическая мимикрия и литературная метафора соперничают друг с другом. Существует около двадцати подлинных видов европейского рода Ophrys (и много других в родственных тропических семействах), цветы которых внешне похожи на пчел или ос: чашелистики внешних боковых лепестков раскинуты, будто крылья, внутренние лепестки недоразвиты и похожи на усики, а тельце овальное и коричневое. Самая известная из них – орхидея офрис пчелоносная, однако должен сказать, что и здесь сходство весьма поверхностное, а цветы напоминают скорее не живых насекомых, а игрушки из бархата и папье-маше. Первые ботаники зачастую считали, что это подобие призвано отпугивать насекомых, чтобы они не повредили цветы. Но сейчас общеизвестно, что это лицедейство служит, напротив, приманкой. Его цель – убедить пролетающих мимо самцов насекомых, что цветок – самка того же вида, отчего самцы теряют контроль над собой и приступают к действию, которое ученые, сделав партикулярные лица, чопорно называют «псевдокопуляцией». В ходе этого процесса голова насекомого оказывается в непосредственной близости от половых органов (настоящих, безо всякого «псевдо») растения и, если повезет, собирает поллинии – отростки со скоплениями пыльцы, которые затем переместит на рыльце следующего цветка орхидеи, в объятия которого устремится. Популярное объяснение этого нетрадиционного совокупления меня никогда не убеждало – ведь из него явно следует, что насекомое, наделенное острейшим зрением, которое никогда не примет за потенциального сексуального партнера даже представителя соседнего вида, воспылает страстью к цветку на основании лишь отдаленного физического подобия. Для навигации по лабиринтам собственного мира насекомые задействуют гораздо больше чувств, чем у нас, и я всегда подозревал, что самцов привлекают в первую очередь другие сигналы, скорее всего – ароматы-феромоны. Именно таково общепринятое мнение ученых в наши дни, но, кроме того, сейчас известно, что в дикой природе самец совокупляется с самкой в фазе куколки, а не вылупившегося взрослого насекомого. Куколка – создание более аморфное, чем зрелая самка, и, вероятно, самцы, обманутые ароматом, принимают орхидею именно за нее.

Псевдокопуляция – установленный факт, ее многократно наблюдали. Самое яркое ее описание одновременно одно из самых ранних. Полковник М. Дж. Годфери опубликовал свой классический труд “British Orchidaceae” («Британские орхидные») в 1933 году. Эта книга написана с удивительной любовью к деталям и нежным вниманием к предмету, заметными во всем. Жена Годфери Хильда нарисовала безупречные иллюстрации, и это единственный известный мне случай, когда человек, которому посвящена книга (Хильда не дожила до публикации), увековечен памятной фотографией. Хильда позирует на фоне роскошных кустов в саду четы Годфери в наряде Зеленой Женщины.

В мае 1928 года супруги были на горе близ Шамбери во Французских Альпах, и им довелось с близкого расстояния пронаблюдать первые стадии опыления офрис насекомоносной – Ophrys insectifera:

На полтора столетия раньше Джон Лангхорн написал о подобном слиянии шутливые катрены – яркий пример бессознательно-эротического осмысления образа орхидеи:

Описание Годфери очень интересно, точно и правдоподобно. Но все же мне кажется, что по его словам чисто визуальной мимикрии уделяется слишком большая роль, к тому же они грешат метафоричностью. Я подробно обсудил этот вопрос со своим старым другом и наставником в ботанике Бобом Гиббонсом. Он оказался ярым сторонником визуальной маскировки. Иначе зачем цветкам Ophrys – всем до единого – напоминать насекомое хотя бы отдаленно? Однако Боб предположил, что, возможно, дополнительным афродизиаком для самцов под воздействием гормонов служат тактильные ощущения от прикосновения к различным частям цветка. Логично – пушистые пчелы хватаются за бархатную сердцевину, «неустанно трепеща», – и у меня появилась мысль, что надо бы отказаться от привычного представления о «пассивных и восприимчивых» цветах Китса со всеми этими «терпеливо… улавливая намеки», и поглядеть на эти взаимодействия с точки зрения похотливой торопливой пчелы. И лучше всего сделать это именно на примере офрис насекомоносной, обладательницы самой правдоподобной маскировки во всем роду Ophrys, предмета исторических наблюдений четы Годфери. Я уговорил Боба прислать мне по почте два-три соцветия из французского округа Корбьер, где эти цветы достаточно распространены и их можно собирать без зазрения совести, дабы я мог свести с ними близкое знакомство.

Я выбрал этот вид и по другой причине, личного свойства. Теперь, когда я в полной мере осознал все намеки и отголоски мимикрии, мне вспомнилось, что когда я жил в Чилтернских холмах, то неосознанно поступал подобно насекомому во время весеннего ритуала поисков этих цветов – я проводил их в самом сердце своего сада, и они были испытанием для инстинктов охотника-собирателя. Искать орхидеи труднее всего: растут они в траве на краю мелово-белых буковых рощ и в кружевной тени лещины. Поскольку в высоту они редко бывают больше фута, а цветы у них не крупнее ос, их непросто разглядеть среди буйной растительности начала лета. Я приучился их выслеживать, пробираясь под ветками лещины едва ли не ползком, словно жук, в надежде различить темный силуэт на неподходящей высоте среди травы. У меня была своя любимая колония в зарослях лещины, которую в последний раз вырубали в сороковые годы итальянские военнопленные. Мне было по душе, что, кроме меня, об этой колонии никто не знает, и вовсе не претило раз в год немного посадовничать – выполоть несколько пучков агрессивного пролесника многолетнего, который вечно пытался заглушить ненадежные хрупкие стебли. Из-за него найти орхидеи через год было ничуть не легче, а это, похоже, придавало особую сладость охоте и помогало закрепить в памяти самую сущность этого момента весны. Растительность была похожа на занавес из неразборчивых вертикальных линий, солнце всегда светило в спину, нежная пыльца колокольчиков и купыря еще висела в воздухе. И выдавала мои орхидеи обычно тонкая полоска яркой синевы поперек цветка. Сам цветок темный и узкий, внутренние лепестки свернуты и похожи на коротенькие рожки, краешки губы припухли – то ли похоже на сложенные крылья, то ли все-таки нет. Позднее я видел фотографии опылителя – песочной осы Argogorytes mystaceus. Как и полагается осе, у этого насекомого осиная талия и желтые полоски – и на цветок офрис насекомоносной оно похоже лишь отдаленно. Но вот куколка самки, еще не в полосках, должна возбуждать самцов гораздо сильнее. На одной фотографии я видел, как три самца сидели на одном цветке друг на друге – этакая чинная цветочная оргия.