Соцветия доставили мне из Франции экспресс-почтой, завернутые во всевозможные мокрые листья – очередная ботаническая шутка для посвященных: типичный Боб. Эти цветы – несколько увядший вариант ярких гранатово-сапфировых соцветий, которые сияли на достопамятных чилтернских побегах. Несколько дней на почте и несколько лет романтических фантазий не могли не сказаться. Я срезаю со стебля два самых свежих цветка и предаюсь псевдопрелюдии. Нюхаю и лижу цветы, касаюсь ими губ. Запаха они начисто лишены, однако фактуру лепестков я ощущаю – она напоминает бугорчатую поверхность языка. А потом – потом я с полным пониманием, что у меня не хватит квалификации толковать увиденное и что мое восприятие не имеет никакого отношения к восприятию насекомого, все же кладу их на предметное стекло стерео-микроскопа.

При десятикратном увеличении тело цветка еще можно различить. Мне уже видно нежный пушок, покрывающий лепестки. Видно, что ворсинки растут из пористой, испещренной узелками поверхности. Однако меня тянет к темному перевернутому треугольнику в самом верху цветка – точно такие же женские лобки есть и у венер палеолита. Сам того не желая, я уже придаю цветку сексуальную окраску: я попался на приманку легендарного соблазна орхидных. При стократном увеличении цветки превращаются в губчатые пейзажи. Теперь отчетливо видны отдельные ворсинки со сверкающими радужными кончиками – как будто на каждом волоске капелька росы. Вся поверхность растения мерцает, словно органза. А когда я перехожу к темному участку, который теперь занимает все поле моего зрения, то замечаю – и глазам своим не верю – по голубому сияющему полумесяцу с обеих сторон. Они состоят из отдельных голубых точек, будто светодиодные лампы. Это глаза злобного насекомого из компьютерной игры. Мне приходит в голову, что это, возможно, игра света от микроскопа, но, когда я выключаю подсветку, глаза никуда не деваются. Через несколько минут, снова включив лампу, я замечаю, что от цветов исходит сильнейший запах – мускусный, потный, мясной. Наверное, из-за тепла от лампы алломон – химическое соединение, подражающее сексуальному феромону самки осы, – стал пахнуть так сильно, что это чувствует даже человеческий нос. Неудивительно, что, изучая операционный центр цветка, я заметил, что в нектаре завязла и утонула крошечная мушка (другого вида, не оса-опылитель), привлеченная непреодолимыми ароматами сладости и секса.

Для меня тот день у микроскопа стал путешествием во внутренний космос орхидей. Но я сомневаюсь, что все, что я видел, помимо светодиодных глаз, удивило бы любого специалиста по орхидным; мои данные полностью подтверждали современную версию опыления видов Ophrys. Сначала феромоноподобные химикаты, испускаемые цветком орхидеи, привлекают самца опылителя – иногда с очень далекого расстояния. Приблизившись к цветку, опылитель, одурманенный собственными гормонами, принимает насекомовидный цветок за самку. Оседлав цветок и вцепившись в него, самец ощущает пушистую фактуру, что служит для него подтверждением его правоты, и тогда голова осы, приникшая к цветку, скорее всего, достанет до поллиниев.

Однако ботаники и по сей день остерегаются принимать метафорическое подобие за настоящую мимикрию, и не без оснований. В 2011 году в Папуа – Новой Гвинее было обнаружено растение, которое сочли единственной орхидеей, цветущей ночью. В сердцевине цветка Bulbophyllum nocturnum расположена куда более правдоподобная поддельная оса, чем у любого вида Ophrys. Но опылителей привлекает вовсе не она. Вокруг сердцевины цветка свисает скопление грязно-серых отростков, которые напоминают некоторые местные слизевики (и, скорее всего, так же пахнут). Они привлекают ночных мошек, которые питаются настоящими слизевиками, и, как полагают ученые, переносят пыльцу, когда в надежде на угощение копаются среди отростков. (А может быть, этот вид начинал с обычной мимикрии под осу, а протоотростки возникли у него в результате мутации, после чего оказалось, что они привлекают опылителей гораздо лучше сходства с осой.)

Под этой экзотической маской все цветы орхидей устроены так, чтобы провоцировать подвижных насекомых на физический контакт, вынуждать их залезать в цветок, набирать пыльцу, а затем вылезать обратно, но так, чтобы пыльца не попала на женские рыльца того же цветка (перекрестное опыление обычно лучше для популяции, чем самоопыление). Это единственная группа растений, которая часто применяет не только нектар, но и сексуальные аттрактанты. Мексиканская орхидея кориантес применяет систему опыления, основанную на сексуальном удовольствии минус один этап. Она источает аромат, который непреодолимо влечет самцов орхидных пчел Euglossini, но не потому, что ведет их к нектару, а потому, что подражает феромонам, при помощи которых сами самцы пчел привлекают самок во время ухаживания. Самцы стремятся собрать ароматный воск, и при этом некоторые от возбуждения оступаются и падают в углубление лабеллума, похожее на ковшик, наполненный бесцветной жидкостью. Выход из положения у промокшей пчелы только один – через узкий проход, круто уходящий вверх. По пути ей приходится пробраться под двумя комочками пыльцы, свисающими с крыши туннеля, которые при прикосновении тут же отделяются от цветка и прилипают к пчеле. Незадачливое насекомое со своим вьюком выбирается наружу, после чего несколько часов или дней спустя попадается на приманку другого цветка орхидеи кориантес – и ему приходится пройти точно такое же испытание, пчелиный эквивалент приключений Тезея в лабиринте Минотавра. Только на этот раз рыльце, расположенное в спасительном туннеле перед пыльцевыми мешками, перехватывает вьюк из пыльцы, орхидея оплодотворяется, а самец пчелы, протрезвев и обсохнув, получает возможность щеголять соблазнительно надушенными лапками во время изящного брачного танца. Южноамериканская орхидея Catasetum denticulatum и вовсе не дает себе труда делать нектарные приманки. Если на ее губу садится пчела, цветок стреляет в нее сверху маленькой оперенной стрелой Амура – дротиком из пыльцы, которая быстросохнущим клеем прикрепляется к спинке пчелы и остается там, пока насекомое не навестит другой цветок.

Невероятные механические устройства, при помощи которых орхидеи обеспечивают себе перекрестное опыление – ракетные установки, ловушки, рычаги, клапаны, спусковые крючки – лишь придавали им привлекательности в глазах викторианцев с их индустриальным мышлением. Мадагаскарская орхидея Angraecum sesquipedale в результате эволюции заключила эксклюзивный договор добычи полезных ископаемых с одним-единственным видом ночной бабочки, хоботок у которой достигает в длину двенадцати дюймов, что позволяет ей добраться до нектара на самом дне туннелеподобных нектарников цветка. Во время сосания голова насекомого касается тычинок, и их пыльца будет перенесена на следующий цветок, на который оно сядет. Когда Чарльз Дарвин в 1862 году впервые увидел эту орхидею, никто не знал, какой у нее партнер-опылитель, и в письме своему другу Джозефу Хукеру Дарвин недоумевает: какое же существо способно пить из него? В том же году он опубликовал свою классическую работу «Приспособления британских и заграничных орхидей к оплодотворению посредством насекомых и благотворное влияние перекрестного опыления», где предсказал, что для опыления этой орхидеи на Мадагаскаре должно существовать какое-то насекомое, вероятно бабочка, с хоботком не менее фута длиной. Через несколько лет Альфред Рассел Уоллес открыл в Африке вид бражника Xanthopan morganii с восьмидюймовым хоботком и сделал вывод, что у этой бабочки вполне может быть родственница с еще более длинным хоботком. К 1903 году, когда насекомое наконец обнаружили, Дарвина уже не было в живых, однако группа, открывшая новый вид, в знак благодарности Дарвину назвала нового суперсосуна X. morganii praedicta – «предсказанная» бабочка.