А потом тело нападающего грузно повалилось наземь. И что-то захрустело под его откинувшейся головой. К сожалению Эда, это был не вражеский череп, а всего лишь глиняные осколки цветочного горшка. И на лбу убийцы была не кровь, а лишь красные лепестки петунии, бессильно распластавшиеся у него меж глаз.

Эд услышал над собой победный клич и, вскинув голову, увидел желтогривую Оливию в расстёгнутом лифе, торжествующе потрясавшую кулаком над головой. Поймав взгляд Эда, она послала ему воздушный поцелуй. «Неужели и впрямь не притворялась?» — подумал Эд удивлённо — и, тут же опомнившись, крутанулся, ища взглядом мальчишку, из-за которого разразился весь сыр-бор.

Тот прижимался к стене ни жив ни мёртв. А в нескольких шагах от него, в ничуть не лучшем состоянии, стоял всадник — человек в плаще с капюшоном, судя по фигуре, такой же сопляк, которого бесы, глупость и жажда приключений занесли ночью в трущобы Нижнего Сотелсхейма.

Ни звука не издав, Эд ринулся к всаднику и стащил его с коня. Всадник тоненько вскрикнул и повис у него на руке. Эд отстранил его, не грубо, но твердо.

— Просите, мой лорд. Вам воздастся, — туманно пообещал он, а затем, схватив стоящего у стены и потрясённо глядящего на всё это мальчишку, подволок его к коню и усадил в седло. Прежде чем хоть кто-то из участников сцены смог понять, что происходит, Эд со всей силы ударил коня по крупу и завопил:

— А ну, пшла-а-а!

Конь испуганно заржал и сорвался в галоп; мальчишку дёрнуло в седле, но он сумел сохранить равновесие — ездить верхом у него получалось много лучше, чем геройствовать в паршивых борделях. Эд глянул было в сторону всадника, которого так беспардонно спешил, но того уже и след простыл — сбежал, должно быть, одурев от страха, что отберут, не сходя с места, что-то поважнее коня.

И только тогда Эд Эфрин, он же Эдвард Фосиган, он же и прочие достойные, но не всегда дальновидные люди, удосужился посмотреть туда, где в россыпях петунии лежал убийца, поверженный желтогривой Оливией.

Петунии были на месте, в месиве черепков и земли. Убийцы не было.

И тогда Эд Эфрин, он же Эдвард Фосиган, выругался так, как ему хотелось с того самого мгновения, когда он запрыгнул в окно милашки Нэнни. По-народному, по-простецки.

Но, как и следовало ожидать, это мало помогло.

Уже выводя из стойла своего коня и вяло отмахиваясь от многословных извинений, которыми его осыпала перепуганная и донельзя раздосадованная матушка Астра, Эд подумал, до чего странно всё сложилось. Но развивать эту мысль далее не стал — для этого ему требовалась ясная голова, уединённое место и мундштук трубки в зубах. Пока же он выехал со двора «Алой подвязки», провожаемый заламывающей руки матушкой, прикидывая дальнейший план действий. Головорезов угомонили быстро: притомившись баталией, они сейчас храпели в покое милашки Нэнни, которую в это время отпаивала успокоительным настоем желтогривая Оливия — впрочем, судьба что одной, что другой Эда волновала мало. Человека, напавшего на него у входа в бордель, никто не видел — или не выдавал, что было менее вероятно. Сходилось на том, что его вообще не видел никто, кроме самого Эда — и, конечно, Оливии, проявившей чудеса меткости и преданности постоянному клиенту. Всё это вовсе не утешало.

Эд двинулся извилистыми трущобными улочками вверх, к кварталу Тафи. Он не сомневался, что конь, на которого он усадил своего подопечного, понёс в сторону Верхнего города, к родной конюшне. Малец, которого Эд ссадил наземь столь бесцеремонно, мог, впрочем, быть и приезжим, и тогда конь со своим новым седоком запросто мог заплутать. Тревога за их судьбу и вынудила Эда покинуть «Подвязку» так скоро. Впрочем, расследование не заставит себя ждать — причём на столь высоком уровне, что матушка Астра триста раз проклянёт тот день, когда её девочки раздвинули ножки перед Эдом Эфрином…

И перед Квентином Фосиганом.

Положившись на удачу, Эд двигался мимо ратуши к воротам (на часах была четверть второго пополуночи), оттуда через Верхний город к замку — и не прогадал. Ворота, разумеется, были заперты — к большому неудовольствию его юного друга, нерешительно топтавшегося неподалёку от них и вздрагивавшего от каждого звука. Звуков, впрочем, было немного — Верхний город, в отличие от Нижнего, ночами был тих и по большей части безмятежен, и ночную тишину нарушала лишь нестройная песня, доносившаяся с соседней улицы, ленивый лай собаки и храп какого-то благородного лорда, валявшего в сточной канаве.

«Тихий, мирный, вечный город Сотелсхейм, самое безопасное место в мире», — подумал Эд, подъезжая шагом к топтавшемуся у крепостной стены парнишке.

— Что, мой лорд, какие-то сложности? — поинтересовался он. — Не можем попасть в родную обитель?

Мальчишка, казалось, даже не заметил его приближения — так он вздрогнул, услышав чужой голос. Конь тоже вздрогнул, ошарашенный сменой седока и бесцельной скачкой; он всхрапывал, кося на мальчишку глазом, и дёргал из рук уздечку.

— Ворота запираются на ночь, мой лорд, вы разве не знали? Ну конечно, откуда вам знать.

— Эд! — выдохнул, признав его наконец, Квентин Фосиган, и облегчённая улыбка расплылась по его бледному лицу. Опытный родитель либо воспитатель при одном взгляде на это лицо понял бы, что увещевания и выволочки не нужны — парень уже сам прекрасно осознал всю бездну совершённой им глупости и корит себя так, как не может корить даже самый суровый наставник. Эд не был опытным воспитателем, впрочем, родителем он тоже не был. Спешившись, он подвёл своего коня к кобыле, на которой приехал Квентин, загородив лошадиными крупами его и себя от посторонних взглядов.

— Эд… — повторил, будто всё ещё не веря, единственный сын Грегора Фосигана, и тот коротко усмехнулся в ответ.

— Я, мой лорд. Но что бы вы делали, будь это кто-то другой?

Не дожидаясь ответа, он забрал поводья краденого коня у Квентина из нетвёрдой руки — и, выпустив их, хлопнул лошадь по крупу.

— Пошёл. Ну, пошёл, давай, давай, — негромко, но твёрдо проговорил он, похлопывая коня по лоснящейся в лунном свете шерсти. Лошадь тихо фыркнула и пошла вперёд, цокая копытами.

— Что ты делаешь?! — изумлённо спросил Квентин.

Эд отвернулся от лошади, шагнул вперёд, прямо на Квентина, заставив его попятиться, и наступал, пока мальчишка не упёрся спиной в стену.

— Что ты…

— Ничего особенного, — сказал Эд, упираясь свободной от поводьев ладонью в камень над его плечом. — Всего лишь пытаюсь снять себе мальчика на ночь. Мальчик поломается для вида, но шуметь не будет. Ясно?

— Ч-что? — пролепетал Квентин, с ужасом глядя на Эда и опасливо косясь на морду коня, маячившую над его правым плечом.

— Что слышали, милорд, — ответил Эд. — Именно так это должно выглядеть со стороны.

Только тут до Квентина донеслись шаги и голоса, которые Эд, не столь смятенный, услыхал минутой ранее. К замковым воротам ехали люди — трое или четверо всадников, все подвыпившие, судя по тому, как громко они говорили и как неровно цокали копыта их коней. В тот миг, когда Квентин наконец понял, что от него требуется, и замер, вжавшись в стену, всадники как раз поравнялись с ними.