— Правда, отец.

Писарь попробовал кончик пера и вопросительно взглянул на референдия. Тот, в свою очередь, воззрился на сенешала, который напряжённо глядел на конунга, пытаясь уловить хоть какой-нибудь знак к началу документации допроса. Ибо что это будет именно допрос, сомнения уже пропали даже у Эда.

В этот миг он осознал, как удачно всё складывается. И попытался сдержать улыбку — почти успешно; впрочем, смотрел на него в этот момент лишь мальчик-виночерпий.

— Почему же, Квентин Фосиган, вы покинули стены замка, когда я, ваш отец и конунг, глава вашего клана, запретил вам делать это?

Сенешал кашлянул, так неуверенно и естественно, что на него никто не обратил внимания.

— Я жду ответа, сын мой.

— Отец… милорд… я ослушался вашего приказа из-за своей глупости и тщеславия и готов понести соответствующее наказание, сообразно с вашей волей, — со спокойствием и достоинством, делающим немало чести пятнадцатилетнему мальчику, ответил Квентин.

— Вы понесёте его, вне всяких сомнений, — так же спокойно отозвался конунг. — Что ж, в таком случае попрошу вас ответить, где вы провели эту ночь, чем занимались, кто сопровождал вас и так далее. Прошу вас при этом помнить о присутствии здесь свидетелей, на суд которых затем будет вынесена целесообразность вашего поведения. Итак, я слушаю.

Квентин сглотнул. Эд глядел на него, подперев голову рукой. Нельзя было даже допустить мысли, что события вчерашней ночи не известны ещё лорду Фосигану во всех подробностях, даром что ни с Квентином, ни с Эдом он не говорил. И с его стороны вынуждать сына каяться в не самых благовидных грехах перед посторонними, более того — официальными лицами было само по себе суровой взыскательной мерой. Не просто суровой, но и, воистину, достойной самообладания, необходимого будущему великому конунгу.

«Браво, мой лорд, — подумал Эд. — Вы, как всегда, великолепны».

— Я слушаю, сын мой. Где вы были?

— Я был в борделе, великий конунг.

Взгляд сенешала сделался умоляющим. Референдий, писарь и виночерпий, для которых новость была явным сюрпризом, разинули рты.

— Гастинг, задокументируйте, — обратился конунг к референдию, — что мой сын, Квентин Фосиган, в ночь на двадцать восьмое серпения был в борделе… в каком именно борделе вы были?

— «Алая подвязка», — краснея до ушей, ответил тот.

Писарь изменился в лице и низко склонился над столом, с преувеличенным тщанием разглаживая пергамент. Эд бросил на него заинтересованный взгляд — похоже, писарю это название кое о чём говорило.

— Итак, задокументируйте, что в ночь на двадцать восьмое серпения Квентин Фосиган был в борделе «Алая подвязка», — невозмутимо сказал конунг и взглянул на Эда. — Эд, ты знаешь этот бордель?

— Имею несчастье, мой лорд, — весело отозвался тот, неуместным тоном всполошив присутствующих и вызвав новые возмущённые взгляды.

— И как ты его оценишь?

— Это зависит от критериев оценки.

— Достойно ли это место для времяпрепровождения наследника конунгского клана?

— Ни в коей мере, мой лорд.

— Гастинг, — взгляд конунга пришпилил взмокшего референдия к спинке стула. — Почему вы не документируете? Вы оглохли?

— Но… милорд… — беспрестанно облизывая губы, начал тот. — Могу ли я… вы уверены… то есть в данных обстоятельствах…

Конунг продолжал смотреть на него. Тяжело сглотнув, референдий кивнул писарю. Тот усердно заскрипел пером. Сенешал откинулся на спинку кресла и промокнул лоб платком.

Квентин стоял прямой, как клинок, заложив руки за спину, в точности как его отец в тот миг, когда Эд вошёл в зал. Всё же они были очень похожи. Кажется, ни один из них даже не понимал, насколько сильно.

— Продолжайте, сын мой, — сказал лорд Фосиган.

И Квентин продолжил. Медленно, но достаточно твёрдо, не пряча глаз и почти не запинаясь, он изложил события вчерашней ночи, начиная с того момента, когда он и Ланс Ортойя покинули замок незадолго до закрытия ворот, и заканчивая утренним возвращением через те же ворота — без Ортойи, зато с Эдом, который за ночь успел вернуться в «Подвязку» и забрать коня юного принца. Сенешал сидел отвернувшись и всем видом являя суровое осуждение, референдий то краснел, то зеленел, писарь прилежно скрипел пером, а мальчик-виночерпий слушал, разинув рот. Последнего Эд жалел всерьёз — учитывая, что всё происходящее являлось всего лишь показательной поркой, устроенной конунгом своему сыну, было маловероятно, что нечаянный её свидетель доживёт до утра. Как и писарь — хотя этот ещё и может отделаться ссылкой и заточением в далёком монастыре.

Конунг слушал исповедь своего сына, облокотившись о подлокотник трона, изредка потягивая вино и не перебивая. Ни лицо его, ни взгляд ровным счётом ничего не выражали. Когда Квентин умолк, лорд Фосиган сказал:

— Хорошо. Пока это всё. Вы можете идти.

Этого Квентин явно не ожидал. Вся его показная сдержанность мигом улетучилась, он судорожно выдохнул и сгорбился, но тут же расправил плечи и начал, забывшись:

— Как? Но…

— Вы сказали всё, что я хотел услышать от вас, сын мой. Не думаю, что в этом деле остались подробности, на счёт которых вы можете нас просветить. Если же и так, вы будете призваны повторно, будьте покойны.

Квентину ничего не оставалось, как отвесить поклон и удалиться в расстройстве и растерянности. Наверняка его ждала ещё дополнительная взбучка наедине, но… стоило ли устраивать весь этот спектакль, чтобы окончить его так скоро? Эд был разочарован.

Однако его разочарованию также не суждено было задержаться надолго, потому что как только створки двери закрылись за юным Фосиганом, старший Фосиган улыбнулся и сказал:

— Что ж, лорд Эдвард, попрошу теперь вас на лобное место.

Эд встал. Поклонился, обошёл стол и занял место между троном и углом стола. Ближе всех к нему сидел сенешал, он слегка откинулся на стуле и смотрел на Эда внимательно и пристально, без неприязни, но и без особенно тёплых чувств.

— Я к вашим услугам, мой лорд.

— Не сомневаюсь. И ты оказал мне услугу — пожалуй, что даже несколько — этой ночью, не так ли?

— Именно так, — не стал отпираться Эд.

— Это был ваш долг, сударь, — резко сказал сенешал. Эд взглянул на него через плечо. Его слегка раздражало, что теперь он единственный в этой комнате — не считая виночерпия — стоял, тогда как остальные сидели и как будто всерьёз верили, что собрались здесь судить и порицать его. Впрочем, во взгляде конунга этих намерений не читалось.

— Разумеется, — сказал Эд, — это был мой долг. И я могу лишь благодарить богов, что оказался в нужном месте и в нужное время для того, чтобы иметь возможность исполнить его со всем возможным рвением.

— Что, бордель и впрямь дрянной? — полюбопытствовал конунг.