– Я жив, – сказал Крамер, руки его вдруг задрожали. – Вы разыгрываете меня, приятель. И у вас это отлично вышло, меня точно морозом продрало. Но теперь хватит, прошу вас. Такими вещами нельзя шутить. Это слишком… страшно. Ну же, не смотрите на меня так. Пойдемте вместе со мной. Теперь я просто обязан промочить горло! Господи, знали бы вы, что я испытал за одну эту секунду… Больше, чем за четыре года войны. Весь ад, заключенный в одной мысли…

Дирк молчал, и под его взглядом тело Крамера съеживалось.

– Прекратите же, – пробормотал Крамер, его руки слепо зашарили по груди, животу, бедрам, – на мне нет ран.

– У вас в спине дыра от ножа.

– Я не чувствую боли!

– Вы больше никогда не будете ее чувствовать.

– Вы не в силах отличить живое от мертвого?! Я же дышу, Дирк, проклятый вы чурбан!

– Это рефлекторное, лейтенант. Перестаньте дышать, и вы поймете, что воздух вам больше не требуется. Сама привычка будет держаться еще несколько дней. От некоторых вещей тяжело избавиться в новом качестве.

Крамер коротко ударил сам себя кулаком под дых.

– Это боль, – сказал он упрямо. – Я чувствую.

– Психосоматика. Извините. Вы думаете, что чувствуете боль, но на самом деле это лишь воспоминания тела. Если угодно, это навязчивые и панические воспоминания тела, которое не хочет умирать. Но оно привыкнет.

Страх, дергавший Крамера за тысячи ниточек, заставлявший его руки подрагивать, а лицо болезненно морщиться, обратился гневом. Эта реакция тоже была знакома Дирку. Он лишь надеялся, что от природы рассудительный и хладнокровный лейтенант сможет достаточно долго удерживать себя в руках, чтобы голос разума коснулся его сознания.

– Я жив, и все это – отвратительный спектакль, который я не желаю более наблюдать. – Глаза лейтенанта сверкнули сталью, как когда-то давно, во французских траншеях. – С дороги, смердящий мертвец!

Он и в самом деле попытался силой проложить себе путь. Ударил плечом, отталкивая Дирка с дороги. Но тот был наготове, ожидал чего-то в этом духе. Осторожно поймал Крамера за плечо, повернул, рассчитанным толчком отбросил обратно к стене. Лейтенант был слаб настолько, что едва держался на ногах, и даже его хук, едва не смазавший Дирка по уху, был медлителен и неуклюж.

– Перестаньте, – посоветовал Дирк. – То, что вы сейчас испытываете, нормально. Нормально для подобной ситуации, я имею в виду. Точно так же реагирует человек, узнавший, что болен неизлечимой болезнью. Гнев, неверие, потом отчаяние, хандра, депрессия… Из этого болота выбираются не все, только достаточно смелые. Не каждый может жить мертвецом, потому что для этого требуется нечто большее, то, что есть не у каждого. Но у вас оно есть.

– Заткнитесь! Я не хочу слушать ваши мертвецкие рассказы! Я ранен и слаб, мне нужен врач… Выпустите меня!

– Я могу предоставить вам решительное доказательство. – Дирк достал из кобуры «Марс», демонстративно взвел курок. – Могу выстрелить вам прямо в сердце. Многих это убеждает. Вы не сможете даже потерять сознание. Но я бы не рекомендовал этот способ. Лишняя дыра в груди никого не красит, а у вас будет еще множество возможностей заполучить подобное украшение. Кстати, учитесь беречь свое тело прямо сейчас. Помните, что любая царапина, которая появится на вашей коже, останется с вами до последнего мгновения существования. Ни одна рана больше не зарастет. С другой стороны, синяки вам больше не страшны. А еще отпадает необходимость бриться и стричь ногти. Выстрелить? Решайте сами.

Крамер заколебался. Сталь в глазах не пропала, но тревожный блеск пропал, точно ее коснулась невидимая ржавчина.

– Я жив, – сказал он резко, – живой, понимаете? Я чувствую себя живым! Я жив!

– Вы мертвы. – Дирк покачал головой. – И, поверьте, этот факт меня ничуть не радует. Но вы умерли этой ночью, лейтенант. И теперь вы часть нашего мертвого воинства. Я ведь никогда не лгал вам, не лгу и теперь. Если не хотите слушать голос разума, услышьте мой. Я, ваш приятель, унтер-офицер Дирк Корф, говорю вам: вы мертвы.

Что-то в Крамере изменилось. Напряженное тело обмякло, лицо разгладилось.

– Значит… – лейтенант пошатнулся, словно последние силы вдруг оставили его тело, – я и в самом деле покойник?

– Да.

– Мертвец? – Крамер улыбнулся, и эта улыбка, беспомощная, слабая, отчаянная, оказалась еще неприятнее того гневного оскала, что был на его лице прежде. – Как это… забавно и глупо. Ерунда, невероятная глупейшая ерунда… Значит, так и ощущают себя мертвецы? Все это… Стойте, Дирк. Но я… я же не писал прошения!

«Он должен был вспомнить об этом, – подумал Дирк, пряча оружие. – Глупо было надеяться, что он забудет».

– Вы не писали, – подтвердил он.

Глаза лейтенанта расширились.

– Не писал! Конечно же! Меня… вы не имели права!

– Юридически вы совершенно правы. Чумной Легион не имел права призывать вас на посмертную службу. Но подумайте, кто из вас больше проиграет на этом. Если вы горите желанием поведать мейстеру о возникшей ошибке, он охотно вас выслушает. И, полагаю, сочтет возможным удовлетворить вашу просьбу. И вы последуете за беднягой Леммом.

– Но…

– Тоттмейстеры не распоряжаются жизнью, лейтенант, они ведают лишь мертвецами. Избавив вас от долга служить в Чумном Легионе, мейстер отправит вас туда, куда должен был отправить нож. В чертоги Госпожи. В смерть, если говорить привычными вам терминами. Прекращение существования в любой форме.

– Лучше прекращение существования, чем существование в виде мертвеца.

– Многие из «Веселых Висельников» с вами поспорили бы. Если бы не тоттмейстер, вы бы сейчас лежали зашитым в прогнивший мешок, а оберст фон Мердер с подобающим моменту выражением на лице держал речь о том, какую утрату понесла сегодня Германия, лишившаяся преданного сына. Неужели эта перспектива кажется вам лучше? Не будьте дураком.

– Это было бы… честнее.

Это «честнее», выпавшее из лейтенантского рта, запрыгало по дощатому полу фальшивой игрушкой вроде учебной гранаты.

– У нас в отделении когда-то была поговорка «Не ищи каску там, где ее не оставлял». Между жизнью и смертью не бывает никакой честности, лейтенант. И если вы пытаетесь ее отыскать, то только лишь из-за того, что боитесь признать свое новое качество.

– Я не просил этого!

– Нет, вы не просили. Я не должен был этого делать. Будь я примерным офицером и добрым христианином, я бы попросту закрыл вам глаза. Те самые глаза, в которые я сейчас смотрю.

– И что вы в них видите, Дирк? Благодарность за спасение? Радость?

– Я вижу в них разум, который просуществует еще некоторое время лишь благодаря тому, что я оказался не примерным офицером и не добрым христианином. Я дал вам жизнь, Генрих. Жизнь отвратительную, отталкивающую, совершенно безнадежную, дал ее обманом, едва ли не силой. И я беру на себя всю ответственность за содеянное.