— Там же… — снова попробовала она что-то до меня донести.

Вот только поздно. Я не выдержал.

Когда желанная женщина. Еще сонная, теплая, мягкая прижимается вот так…

Рывком ее к себе, перекатился, чтобы подмять, чтобы запереть собственным телом. Всмотрелся в лицо.

Растрепанная. Сладкая, жаркая. Знакомая хмурая складочка на лбу.

Выдохнула. Рвано так, длинно, приоткрыла рот. Зрачок — на всю радужку.

А у меня стояк утренний, и вообще стояк из-за нее постоянный.

— Ты как маленькая, Воронова. — провел я носом вдоль жилки на шее. Дурея совершенно. — Тебе не говорили, что нельзя задницей елозить по мужику с утренним стояком? — спросил хрипло, отстраняясь. Жестче, чем, наверное, нужно было.

— Что? — отрывисто переспросила девчонка. Глаза огромные, та самая жилка на шее с ума сходит.

— Отвечай, — покачал головой. — Не говорили?

— Ты… — все так же тихо, неуверенно. Почти испуганно. — Я просто хотела подняться… Я…

— Формулируй, Воронова, — прошептал, вжимаясь в нее бедрами. — Только убедительно, потому что у тебя пульс зашкаливает, глаза бешеные, — я зарылся в темную копну рукой. Кайфуя, почти дурея, стискивая челюсти до хруста и скрипа.

Воронова не двигалась, не шевелилась и, кажется, даже не дышала. Замерла.

А я ждал. Почти подыхал от скручивающей похоти, но, сука, ждал. Потому что сама. Должна сама. Но она просто смотрела на меня и дышала едва слышно. И будто моргнуть боялась.

На хер пошлет? Оттолкнет?

Что, Слава?

И в следующий миг выражение лисьих глаз вдруг изменилось. Они зажглись горячим и голодным. Почти злым.

— Да ну его нахер все, — рыкнула Воронова и подалась ко мне, впиваясь в губы, цепляясь за плечи, выгибаясь, как надо. Охренительно кайфово.

Да!

Я смял ее рот, перехватывая инициативу тут же, втискивая Славку в себя, вдавливая тело податливое в собственное каменное и напряженное.

Ласкал ее губы, прикусывал, втягивал в рот. Дурел от каждого движения. От того, что держать ее мог, прижимать, целовать.

Невозможно вкусная. Нереально горячая.

И пальцы тонкие за плечи цеплялись, и поддавалась она мне, плавилась так, как надо, так, как хотелось. Гнулась, всхлипывала так сладко, крышесносно, царапала шею ноготками.

Горячо и бешено.

Она отвечала так, как будто тоже была голодной, не могла терпеть, не могла оторваться. Я глотал ее дыхание, вкус, едва слышные всхлипы. И в башке мутнело все больше и больше.

Запах ванили и цитрусов.

Солнечный, летний запах забивал нос, вкус губ взрывался на языке, тело тонкое выгибалось и подрагивало подо мной, а пальцы судорожно впивались то в плечи, то в шею, то зарывались в волосы.

Невероятно, мать его, просто невозможно.

Я подхватил Славку под задницу, вклиниваясь между ее ног. Выпустил губы, склоняясь к шее, целуя, прикусывая, зализывая. Спускаясь ниже к ключицам.

Снова возвращаясь к губам.

Надо гасить, оторваться от нее как-то. Иначе не смогу потом, не выпущу ее. Не получится просто.

И пришлось тормозить. Себя, ее. Перехватывать руки, выпутываясь из плена, отстраняться, легко и быстро целуя губы. Коротко, чтобы опять в Славку не рухнуть.

— Гор? — хрипло, так тягуче, со стоном. И глаза орехово-зеленые все еще закрыты. Потянулась ко мне.

Славка…

— Я хочу тебя так, что у меня яйца звенят, Слав, — выдохнул ей в губы, снова коротко целуя. — Поэтому даю тебе шанс. Оттолкни меня, и я уйду. Потому что, если не оттолкнешь, я не остановлюсь, Воронова, слышишь?

Она только кивнула.

— Не то, Воронова, — покачал головой. — Я хочу тебя, — повторил и подался вперед, чтобы она точно все поняла. — И ты об этом знаешь, — отстранился, чтобы не сорваться. Подцепил пальцами острый, упрямый подбородок, заставляя смотреть на меня. — Я давно хочу тебя. Так, что в башке мозгов не остается совершенно. И ты тоже меня хочешь. Да?

— Да, — прошипела. — Ты засранец, — почти простонала и снова подалась ко мне, лизнула нижнюю губу, потерлась бедрами, обхватила ногами. — Я хочу тебя, я не буду тебя отталкивать, не собираюсь останавливаться, — выпутала запястья из моей хватки, стянула с себя майку через голову, отшвырнула куда-то. И…

Предохранители в башке разлетелись цветными искрами. Коротнуло по всему телу, вдоль позвоночника, прямо в мозг.

Это даже не синий экран смерти. Это пиздец системе. Выжжена вхлам вместе с материнкой и всеми жесткими дисками.

Тонкая, маленькая, невозможно красивая. С этими острыми косточками ключиц, с разметавшимся, спутанными волосами, едва припухшими от первого жадного поцелуя губами. Румянец острыми, тонкими мазками кисти по скулам, муть в глазах, совершенно пьяных. Талия кукольная. Не может быть у живой женщины такой талии, такого изгиба гитарного. Груди такой не может быть. Идеальной — аккуратной и полной, с вишневыми сосками.

И пока я залипал в нее, пока глотал вот такую — жаркую, красивую, полуобнаженную — Славка потянулась ко мне.

Закинула руки на шею, седлая бедра, ошпарила ухо горячим, влажным дыханием, прикусывая мочку. Заставила сесть, обнять ее.

— Завис, Ястреб? — шепот хриплый и шершавый дернул нервные окончания, заставляя плотнее прижать ее к себе. Стиснуть в лапах шикарную задницу.

— Да, — кивнул, оглушенный. — Ты маленькая такая, Славка, моя ладонь на пол твоей спины. Очень красивая, — я склонился к шее тонкой, сдерживая из последних сил жадное чудовище внутри, втянул запах. Горячей кожи, солнца и лета. Провел языком.

— Не сломаешь, — усмехнулась Воронова, сцепила ноги за моей спиной и нетерпеливо потянула футболку вверх, комкая ткань. — Хочу тоже тебя увидеть. Коснуться. Тебя хочу, Ястреб.

Бля-я-я…

— Славка… Ты все предохранители рвешь, знаешь? — я отшвырнул ненужную тряпку от себя и снова набросился на сочные губы.

Трахал ее рот языком и стаскивал с нас обоих остатки одежды. Нетерпеливо, по-мальчишески.

Хочу ее кожу, хочу ее дыхание. Под собой ее ощутить, вокруг себя. Так, чтобы только моя, только со мной.

Пальцы в волосы, губами вдоль подбородка, к шее и ключицам и вниз. Рукой накрыл аккуратную грудь.

Мне казалось… я считал всегда, что нет ничего круче большой груди, а оказалось есть. Славкина. Чтобы в ладонь помещалась полностью, чтобы вот так почувствовать ее всю. Кожу нежную, горячую, сердце, судорожно бьющее в клетку ребер.

Я целовал, вылизывал, прикусывал, пробовал на вкус острые вершинки. Темные, как вишня, и Воронова дышала все тяжелее и тяжелее. Влажно и жарко. Ерзала нетерпеливо, царапая ноготками плечи и шею, туже и плотнее обхватывая меня ногами. Терлась об меня кошкой, оплетала и обвивала собой.