– Ой… – тихо обомлел Игорь. – Не так уж и пили… Да я от тебя почти каждый день пьяный, вот!

Значит – и правда сон!

– Лаума, кстати, нас в ателье встретит. Платье примерять будем!

Сон! Все эти «шумите, деревья», рыцари, литовцы, жрецы… точно – сон. Господи-и-и-и… Как хорошо-то! Славно как!

А вот Оленька – не сон! Вон, стоит у плиты, голенькая, манящая, аппетитная…

– А ну-ка иди-ка сюда… Хотя нет, сам возьму!

– Опять? Ой, ну что ты делаешь… опять же калитки сгорят!

Сгорят… и черт-то с ними!

Усадив девчонку на стол, Игорь погладил ее по плечам, по талии… покрыл поцелуями грудь, потом сполз губами по животику… ниже, ниже, ниже… раздвинул руками бедра…

Оленька выгнулась, застонала, закусила губу, задергалась, исходя томным любовным соком… Не в силах больше терпеть, Игорь выпрямился и, чувствуя, как душа его улетает куда-то высоко-высоко в небо, обхватил тонкий стан возлюбленной, окунулся в трепетный омут ее широко распахнутых глаз… синих-синих, как высокое весеннее небо…

…или нет – серых, как дождевые тучи! Серых – да!

Лежащая под князем девчонка дергалась и стонала, и даже едва не расцарапала любовнику спину и грудь. Не со зла, а от нестерпимо нахлынувшей страсти! Ах, как она стонала… как изгибалась, как подавалась навстречу всем своим горячим лоном. Стонала, кричала, шептала, закатывая глаза:

– Ах, князь, милый князь…

– Сауле… милое Солнышко… Солнышко…

Да, это была Солнышко. Не Ольга, нет. И не квартира в Питере – походный шатер в дремучих литовских лесах. Брошенная на землю кошма и горящий светильник – тепло… и хоть какой-то свет. Медные локоны, узкое красивое лицо, нежное, с шелковистой кожей, тело… Сауле!

– Я знала, что ты явишься, князь, – погладив Даумантаса по груди, шепотом призналась дева.

Кунигас ласково погладил Сауле по спине:

– Это ты рассказала о нас монаху?

– Брату Симеону? Да. Я просила его найти тебя. И позвать.

– Как ты попалась Герденю?

Солнышко повела плечиком:

– Просто гостила у Тройната. Вернулась из Жемайтии.

– За новым поручением?

– Скорей, за наградой. Но и за новым – да… Э-эй! С тобой все в порядке?

Кунигас вдруг побледнел. Понял, что не то и не так спрашивает. Совершенно не о том идет разговор…

– Сауле! Я только что видел сон…

– Знаю. Это был ты… и не ты…

– Можешь объяснить? – Довмонт сверкнул стальным взором. – Ты же раньше говорила, что нет!

– Теперь – могу, – тихонько засмеялась дева. – Я долго расспрашивала богов, молила. Ради тебя, между прочим. Да и так… просто хотелось разобраться самой.

– Ну, не томи! – Игорь едва не взорвался гневом. – Говори же! Моя сестра Лаума, моя… невеста… они…

– Они живы, – опустила ресницы жрица. – И будут жить.

– Но… как же проклятье Миндовга?

– Ты снимешь его. Уже снимаешь. Тем, что ты здесь… И ты – там. И они – там.

– То есть подожди… – Игорь тряхнул головою. – Ты хочешь сказать, что там, в этом сне – это на самом деле?

– Конечно, – девушка уселась на кошме, скрестив на груди руки. – Пока ты здесь, они будут жить… там… вместе с тобою… который тоже там. Ты искупляешь вину, понимаешь? Ты, который здесь.

– Так я не могу вернуться? Никогда?

– Только во сне. Пойми, ты там уже есть!

– А здесь… – кунигас вздохнул с небывалой доселе грустью. – Здешний я – кто?

– Твоя душа… и кусочек души князя.

Сауле изъяснялась довольно путанно, но суть, главное, Игорь для себя уяснил. И это его, мягко говоря, не порадовало. Оставаться здесь, в теле первобытного литовского князя, на всю оставшуюся жизнь, без малейшей возможности выбраться – это было больно! Утешало лишь одно – таким образом Игорь-Довмонт искупал вину, снимал с близких страшное проклятье Миндовга. Но никоим образом в будущей радости не участвовал, оставаясь в подлом и гнусном средневековье. Навсегда… Навсегда… Навсегда! Жуть…

– Ты все же встретишь ее, – одеваясь, неожиданно утешила Солнышко. – Свою прежнюю любовь, синеглазую деву.

Князь дернулся:

– Ольгу?!

– Не знаю, как уж ее там зовут, – но встретишь, я это вижу, чувствую. Встретишь, узнаешь… и она узнает тебя!

– Но как же…

– Всё, князь. Больше ничего не могу сказать. Больше ничего не вижу.

Засунув за пояс тонкий кинжал с узорчатой изящной рукоятью, юная жрица откинула полог шатра. Светало, и первые лучики солнца уже золотили высокие вершины сосен. Видневшееся невдалеке лесное озеро сияло холодной синью, в низинах серебрился иней. Князь простился с Сауле на развилке – жрица не захотела ехать в Псков, собираясь податься обратно в Жемайтию.

Псковский князь Святослав Ярославич, сын князя Ярослава Тверского (младшего брата Александра Невского) принял беглецов с честью и даже уговорил новгородцев не ходить походом на Псков, чтобы выгнать оттуда Довмонта, печально известного как убийца Миндовга, с коим у Новгорода были прекрасные отношения. Всеми этими милостями беглый нальшанский князь был осыпан вовсе не только потому, что выручил из беды воинов из знатных псковских семейств – хотя и это сыграло свою роль. Главное же – слава Довмонта как великого воина, его дружина – около сотни воинов-литвинов, хорошо вооруженных, опытных в ратных делах и совершенно не боящихся смерти. И еще одно, пришлый князь-литвин не был искушен в русских интригах и не в свои дела не лез.

Для жительства и кормления воины Довмонтовой дружины получили земли близ Пскова, на берегу реки Великой, сам же князь поселился в детинце, или, как говорили псковичи – в кроме, кремле, в отдельных палатах, точнее сказать – хоромах, состоявших из нескольких просторных бревенчатых изб, соединенных крытыми переходами, хозпостроек и обширного, огороженного солидной оградой двора. Хитрый Святослав Игоревич решил использовать Довмонта и его литвинов для борьбы не только с крестоносцами, но и с Новгородом, коему формально подчинялся Псков, унизительно именовавшийся новгородским младшим братом.

Брат Симеон, как оказалось, пользовался в Пскове большим уважением, а также имел влияние на архиепископа. Трое власть предержащих – князь Святослав, Симеон и архиепископ – придерживались твердого мнения о том, что язычникам властвовать во Пскове как-то невместно. Симеон-странник, на правах доброго знакомого, принялся навещать кунигаса и склонять его к крещению, с каждым днем с радостью замечая, что все его проповеди падают на благодатную почву, и уже очень скоро можно будет ожидать самых живительных всходов!

Еще бы! Игорь Ранчис очень хотел креститься, собираясь совсем вытравить языческую сущность Даумантаса и видя в том надежнейшего помощника в лице православия и брата Симеона конкретно. Так что дело сладилось быстро, уже в марте, на Масленицу, Довмонт принял крещение и был наречен именем Тимофей… которое потом использовал весьма редко, но христианином все ж таки стал.

Большая часть дружинников-литвинов тоже крестилась вслед за своим князем, впрочем, некоторые все же упорствовали в язычестве – Довмонт их не неволил, пусть живут, как хотят.

Потирая руки, князь Святослав Ярославич намеревался уже в самое ближайшее время использовать Тимофея-Довмонта против тевтонских рыцарей…