Кстати, эти-то «вечные мужи» проявились первыми. Через ту же Рогнеду.

Юная разбойница явилась на двор князя в один из вечерних октябрьских деньков, точнее, раз уже стемнело – так и вообще ночью, хотя и было-то еще часов восемь вечера иди чуть больше. Новоявленные христиане – Довмонт, Любарт, Гинтарс и прочие – только что вернулись с вечерней службы в храме Святой Троицы и собирались ужинать.

Въехав во двор, князь легко спрыгнул с коня и, бросив поводья подбежавшим слугам, уже собрался подняться по высоким ступенькам крыльца… как вдруг услышал поднявшийся у ворот шум.

– Там дева какая-то, – доложил Любарт. – Говорит – тебя видеть хочет.

Вообще-то Довмонт не принимал по ночам никаких гостей – слишком уж это выглядело бы подозрительно – и верный нальшанский боярин об этом знал. Однако вот доложил… все же – дева!

– Так веди ее сюда. Поглядим, что за дева…

– Здравствуй, князь, – сверкнули из-под убруса зеленые очи. – В гости к тебе. Пустишь?

– Такую красавицу как не пустить? – узнав Рогнеду, улыбнулся Довмонт. – Входи, входи же. Ужинать с нами будешь?

– Я не голодна… И, уж извини, на ужин в другой раз напрошусь, – юная разбойница вела себя… не то чтобы нагло, но вовсе не так, как в те времена было принято вести себя молоденьким незамужним девушкам. Ну, так она и не была обычной девушкой – разбойница, атаманша, авантюристка… к тому же – буйной варяжской крови.

– С тобой хотят говорить некие люди, – оглянувшись, тихо промолвила дева.

– Что за люди? Когда?

– Увидишь. Узнаешь. Они хотят встретиться тайно. Завтра, в полдень, на том берегу реки у старой варяжской деревни. Приходи один… впрочем… Можешь взять того смазливого юношу…

– Гинтарса?

– Не знаю, уж как его зовут.

– Как я найду место?

– Спустишься к пристани… перевозчик окликнет тебя, покажет.

– Та-ак… – задумчиво протянул князь. – Так и не зайдешь?

Вновь сверкнула зелень очей:

– Нет. Пора мне. Да и тебя не хочу смущать.

Князь улыбнулся:

– Да не смутила бы!

– Не сейчас. Пока прощай, княже. И помни – завтра в полдень, на пристани. По левую руку, там, где сушат свои сети рыбаки.

* * *

Сети уже не сушили – кончался сезон, хоть и погодка баловала последним осенним теплом, солнышком. По всему берегу реки Великой, по обе стороны от пристани, горели багрянцем клены, шевелили желтыми прядями увядающие березки, царственно теряли листву стройные красавицы липы.

На пристани шла бойкая торговля – прямо с лодок продавали парное мясо, свежую рыбу и дичь. Лодки, большие плоскодонные ладьи-насады, и никаких крупных судов – верховские волоки были для них мелковаты. Зато насады покачивались на волнах в изрядном количестве. Деловитые грузчики, кряхтя и ругаясь, шастали по дощатым мосткам, таская на берег бочки с медом и воском, кипы мехов да суконные тюки – штуки.

– По левую руку… хм… – Довмонт погладил рукоять меча и оглянулся на Гинтарса. – Никого не видишь?

– Да нет…

Они походили по пристани, где было указано Рогнедой, еще минут десять, пока не услышали заливистый свист, раздавшийся с одной из только что причаливших к пристани лодок. Перевозчик – худой мальчишка в армячке и надвинутой на глаза шапке – помахал рукой:

– Сюда давайте, ага.

– Ты от Рогнеды?

Отрок в ответ ухмыльнулся… сверкнул глазищами изумрудными…

– Чёрт! – перебираясь в лодку, хмыкнул Довмонт. – Ты у нас едина во всех лицах, дева. Что, больше некому?

– А зачем лишние глаза? И лишние уши?

Пожав плечами, девчонка взмахнула веслами, ловко направляя челнок к противоположному берегу, густо поросшему ольхой и густой плакучею ивой, уже почти потерявшей листву.

– Ходко гребешь, – всматриваясь в заросли, скупо похвалил князь. – Умеешь.

– Я много чего умею, – скинув армяк, разбойница навалилась на весла, приналегла, и литовский беглец невольно залюбовался ею. Как двигались ее руки – тонкие, но мускулистые, крепкие, как ходили под рубахой лопатки, как…

Немного погодя челнок въехал носом в заросли камыша, осоки и рогоза. Довмонт с Гинтарсом выпрыгнули на берег и зашагали вслед за своей юной проводницей. По левую руку от узкой рыбачьей тропы, на холме, виднелись какие-то серые бревенчатые строения с крытыми дерном и серебристой дранкой крышами. Строения окружал частокол, не особенно и высокий.

Верно, это и была та самая варяжская деревня, о которой говорила разбойница, впрочем, путники туда не пошли, а свернули в орешник…

Там уже маячили четверо всадников в длинных цветных плащах и меховых шапках. Довмонт напрягся и положил руку на рукоять меча, Гинтарс же вытащил из-за пояса два ножа, в любую секунду готовый метнуть их по приказу своего господина.

– Это они, – обернувшись, успокоила Рогнеда. – Идите и ничего не опасайтесь.

– А ты?

– А я у челнока подожду. Не хочу чужие секреты слушать.

Довмонт одобрительно покивал. Это она верно сказала – в чужих тайнах ничего хорошего нет.

– Рады видеть тебя, князь, – когда Довмонт с Гинтарсом подошли к орешнику, все четверо всадников уже спешились и поклонились.

– И вам здравствовать.

Кунигас пристально оглядел незнакомцев. Да, судя по манерам и одежде – люди далеко не бедные, более того – облеченные властью.

– Я – Козьма Косорыл, боярин, во Пскове не последний, – осанистый бородач с пристальным взглядом, похоже, был тут за главного… или просто говорил от лица всех остальных.

– Это – други мои, боярин Митрофан Окуньев… Митря Лобзев, тиун и боярский сын, да Окинфей Акулов – заморский торговый гость. Все мы на вече псковском не последний голос имеем!

Представляясь, все мужчины по очереди поклонились вновь.

– Есть у нас к тебе одно дело, князь. – Надо отдать должное, представители псковского боярства и купечества не тянули кота за хвост, изложили свои хотения сразу, коротко и вполне ясно. Сильно тяготила их опека Великого Новгорода, пригородом коего и считался Псков. Бояре хотели куда большей самостоятельности, чтоб Новгород в их дела не лез! А для этого был нужен сильный «свой» князь, не связанный с интересами новгородского боярства и софийского дома. Вообще, ни с чьими интересами не связанный… и нуждающийся в поддержке. Довмонт в таком разе был бы идеальной кандидатурой. Правда, тут нужно было осторожничать.

– Сколь слыхивал, и Святослав Ярославич, князь, новгородцев не жалует…

– Не жалует, да лебезит. Слово поперек боится сказать! Этак нас совсем подожмут новгородцы. Нет, княже! Коль ты с нами – мы вече тотчас соберем… и тогда…

Козьма Косорыл неожиданно замолк и, глянув на князя, заговорил уже куда проще, без всяких призывов и пафоса:

– Пойми, князь, как двум медведям в одной берлоге не ужиться, так и в одном городе – двум князьям. Святослав тебя позвал, потому как немцев опасается и литовцев, полочан. Новгород против них просить – это что-то дать надо, посадник да архиепископ всегда себе на уме, хоть немцы и их враги тоже. А чтоб вольности наши прижать, новородцы не погнушаются и литовцев натравить, и с рыцарями стакнуться. Любят чужими руками жар загребать, любят.