Главное, что определяло все его ответы на заданные вопросы, можно охарактеризовать одним словом – беспокойство. Беседу президента нельзя было назвать холодной. В конце концов в ней содержались те конструктивные начала, которые Кеннеди, увы, не успел реализовать полностью. «Я считаю, – говорил президент, – что Советский Союз и Соединенные Штаты Америки должны жить друг с другом в мире. Наши страны – большие страны, с энергичными народами, и мы неуклонно обеспечиваем повышение жизненного уровня населения. Если мы сумеем сохранить мир в течение 20 лет, жизнь народа Советского Союза и жизнь народа Соединенных Штатов будет значительно богаче и значительно счастливее по мере неуклонного подъема жизненного уровня».

«Если мы сумеем сохранить мир в течение 20 лет…» Оценим вклад покойного президента в этот величайшего значения факт человеческой истории. В пору правления Дж. Кеннеди было заключено соглашение о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах – первое из ядерной проблематики. Многотрудные переговоры велись и по другим проблемам.

Известно выражение: «Чем значительнее хочет стать человек, тем дольше он должен взрослеть». Думаю, относится это и к политическим деятелям. Кеннеди был в числе тех, кто брал в расчет это правило. Во всяком случае, президентство Кеннеди, пусть с отступлениями, несло в себе, в особенности на последнем этапе, черты нового подхода к мировым событиям, и прежде всего к советско-американским отношениям.

В июне 1963 года Кеннеди произнес свою знаменитую речь в Американском университете (Вашингтон). Он правил делами великой страны уже более двух лет. Президент обращался к молодым. Он просил их помощи и поддержки. Он обещал им выстроить Америку, которая не будет пугать мир, а будет укреплять его. На равных с другими народами.

Речь Кеннеди в Американском университете – а по свидетельству близких ему людей, он серьезно готовился к ней – была искренней. Президент призывал по-новому взглянуть на Советский Союз, на «холодную войну», понять, что мы все живем на одной небольшой планете, дышим одним воздухом, заботимся о будущем наших детей, что все мы смертны. Он призывал понять простую истину: всеобщий мир не требует, чтобы каждый человек любил своего соседа, а только чтобы они жили во взаимной терпимости, вынося разногласия на обсуждение для справедливого мирного решения.

Эту речь Кеннеди мировая общественность восприняла с надеждой. Вместе с тем именно в Соединенных Штатах она привела в ярость не просто «иных» или «некоторых», а тех, кто десятилетиями утверждал и насаждал в политике идеи противоположного характера.

И может быть, именно она вывела кого-то из терпения. Покушение было уже подготовлено. Изучены возможные пути следования президентского кортежа, проинструктирован снайпер (или снайперы), которому поручили нажать курок…

Когда время, отведенное для интервью, подошло к концу, президент предложил прогуляться по берегу океана. В передней он протянул мне теплую куртку: «Северный ветер у нас пронизывает до костей». Сам он остался в легком пиджаке и объяснил: «Я морской офицер, ходил на торпедных катерах, не боюсь ветра и холода».

А ветер снова набирал силу, гнал мощную волну. Горизонт стал черным. Кеннеди помолчал, любуясь причудливой игрой стихии. Потом произнес несколько фраз, которые не вошли в интервью, но я записал их сразу же после возвращения в гостиницу. Он сказал: «Великие лидеры великой коалиции, победив фашизм, понимали, что мир станет еще более запутанным и усложненным. У них не было сил и, может быть, времени на то, чтобы начать адскую работу по его дальнейшему усовершенствованию. Чем дальше отодвигаем ее мы, тем все будет еще сложнее. Грядущие поколения могут нам этого не простить».

Пока мы разговаривали на берегу океана с президентом, переводчик из госдепартамента господин Околовский и стенограф готовили текст интервью. Условились, что мы закажем билеты на самый поздний самолет, вылетающий из Бостона в Нью-Йорк, и к этому времени запись беседы будет готова. Вернувшись в гостиницу, рухнули на кровати от усталости и волнения. Юрий Никитович Большаков, переводивший мои вопросы и уточнявший перевод Околовского, сказал, что президент говорил с умопомрачительной скоростью, чуть ли не двести слов в минуту, и он не надеется на стенографа – успевал ли он все точно записывать? Об отдыхе забыли. Большаков достал блокнот, и мы, по свежим следам, начали обсуждать почти четырехчасовую беседу.

Вдруг в дверь номера резко застучали. Не дождавшись ответа, к нам ворвался хозяин гостиницы. Подумали, не горит ли его заведение. «У телефона президент, он хочет поговорить с мистером Аджубеем!» Такой звонок для владельца маленького отеля был, конечно, сенсацией.

Кеннеди сказал, что он остался доволен беседой.

Спросил, как мы собираемся добираться до Нью-Йорка. «Туда летит мой самолет, и, если вам удобно, я распоряжусь, чтобы вас прихватили. На борту будет и текст беседы. Остальное согласуете с Околовским». Президент попрощался, а мы начали наводить справки о часе отлета.

Глубокой ночью подлетели к Нью-Йорку. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Внизу лежала гигантская мерцающая чаша, будто на землю выпал звездный ливень. Казалось невозможным найти в этом скопище огней аэродромные сигналы. Но вот двухмоторный президентский самолет резко клюнул носом, на миг как бы остановился, сбил скорость, а затем, натужно взревев всей мощью двигателей, пошел к земле.

Через несколько минут мы пожимали руки нашим коллегам: корреспонденту «Известий» в Нью-Йорке Станиславу Кондрашову, корреспонденту «Правды», моему старому другу Борису Стрельникову, сотрудникам пресс-службы советского представительства при ООН. Тут же условились, что переводом интервью займутся человек десять: каждый получит по две-три страницы, потом Большаков и я сведем все это и, согласовав с Околовским, отправим в Москву.

Через три часа, ранним утром приехал Околовский. А еще через час позвонил нам из госдепартамента и сказал коротко: «О’кей!» Застучал телетайп. 19 ноября 1961 года интервью с президентом США Кеннеди опубликовала газета «Известия». Комментариев в «Правде» не появилось.

Советские журналисты теперь часто встречаются с государственными и политическими деятелями и берут у них интервью. Никого этим не удивишь. В 1961 году такое случалось редко. Президент Соединенных Штатов Америки впервые за всю историю наших отношений с этой страной получил возможность высказать свою точку зрения по широкому кругу проблем.

В Америке интервью живо комментировалось. У нас, как я вскоре понял, оно встретило сдержанное отношение. «Образ врага» сильно давил на общественное мнение. Даже коллеги-журналисты не расспрашивали, как протекала беседа с Кеннеди, каким он показался человеком. Стоило ли проявлять любопытство, что скажут об этом интервью завтра?

Древние римляне считали, что о покойном следует говорить либо хорошо, либо ничего. Однако если бы человечество всегда следовало этому правилу, вместо истории мы имели бы апологию прошлого. Дж. Кеннеди был противоречивой фигурой американской истории, как противоречив был и период, на который пришлось его короткое президентство.