— Ты имеешь в виду Иисуса?

— Если бы мы действительно почитали Иисуса… Господи, неужели это Palmira?

С этими словами Кукси взмахнул сачком и после продолжавшейся несколько минут погони накрыл им маленькую белую бабочку с желтыми и коричневыми отметинами. На его лице расцвела торжествующая улыбка. Дженни подумала, что сейчас он выглядит как двенадцатилетний. Профессор переместил насекомое из сетки в банку с широким горлышком, и оно перестало трепыхаться. Он стал рассматривать добычу в лупу.

— Ты убил ее? — спросила Дженни.

— Нуда, — сказал Кукси. — Боже мой, это Пальмира! Бабочка залетная, в здешних краях практически неизвестна. Она кормится на кустах череды. Ох ты, вот еще одна!

Он прыгнул, накрыл ее сачком и отправил в банку.

— Может быть, они теперь здесь размножаются? — размышлял профессор.

— Уже нет, раз ты попал сюда и если это были единственные экземпляры.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Ты думаешь, мне не следовало их убивать, верно? Я вполне тебя понимаю, но, в конце концов, я ученый и, следовательно, солдат в легионах смерти. Мы убиваем, чтобы понять жизнь, и полагаем, что это оправданно. Хотя да, Пан бы этого не одобрил. Знаешь, наш друг Мойе считает, что все мы здесь — мертвые люди, хотя думает, что ты все же слегка жива.

Она смотрела на яркие, неподвижные лепестки крылышек в морилке.

— Я не знаю… я хочу сказать, Кукси, только не обижайся, я, наверное, не смогла бы, как ты, зарабатывать этим на жизнь, убивать живых существ. У меня от этого мурашки по коже. А почему важно, если они здесь размножаются?

— Возможно, это еще один крохотный знак того, что тропики перемещаются на север в ответ на глобальное потепление. В конце концов, это кубинская бабочка. В любом случае мы посвятим остаток дня Пану, убивать больше не станем, будем просто наблюдать за жизнью вокруг нас. Это тоже наука и к тому же весьма почтенная, по-настоящему достойная уважения.

Так они и поступили и не один час провели, наблюдая в лупы и бинокли за насекомыми, морской фауной и жизнью птиц на маленьком острове, пока солнце не опустилось и не коснулось верхушек самых высоких деревьев. Кукси сказал, что им пора возвращаться, потому что грести против ветра будет куда труднее. Но когда они вышли из протоки и снова оказались на просторах залива, выяснилось, что наступил полный штиль и бухта стала гладкой, как мельничный пруд возле плотины. Именно это сравнение пришло в голову Дженни, хотя она никогда в жизни не видела запруду у мельницы. Это был образ, почерпнутый из старой книги Кукси, причем далеко не единственный. На самом деле в ее голове вдруг оказалось куда больше помещений, чем раньше, все украшенные картинами и мебелью, которую она не могла вспомнить, и соединенные коридорами, которые таинственным образом манили. Вот такие они, обычные люди, подумала она. Живут, понимаешь, ни хрена не знают о штуковинах типа Римской империи, древесных фиговых осах, глобальном потеплении и великом боге Пане, и вроде все ничего. Но стоит всему этому появиться в голове, как знания начинают тянуться одно к другому, связываться друг с другом, а от этого берутся новые мысли, такие, каких раньше нельзя было и представить. Это немного беспокоило, как если бы тебя отправили в новую приемную семью и ты не знаешь, что ждет тебя впереди: хочешь просто сесть на кровать, которую тебе показали, и не двигаться, пока кто-нибудь из старших не объяснит тебе, что есть что.

Ей не хотелось думать обо всем этом сейчас, и оказалось, что она может отгородиться от смущающих мыслей, отдаться безмятежной гребле и любоваться дивным морским пейзажем. Поверхность залива была подобна серебристому туманному зеркалу, в котором отражались персикового цвета клочковатые облака и оранжевый диск заходящего солнца. Весло при каждом взмахе встречало своего поднимавшегося снизу двойника, тут же исчезавшего во вспенившейся воде… А над водой парили птицы — белые цапли, чайки. Один раз пролетела стайка бурых пеликанов, похожих на неуклюжих доисторических птеродактилей, и у каждого из них тоже имелся внизу двойник. И, оглядываясь назад, она видела две длинные линии, уходящие в безвозвратное прошлое, и что-то не давало ей покоя, ей хотелось спросить Кукси, что это.

— Чему ты поклоняешься, Кукси?

— Прости?

— Ты говорил что-то об умирающих богах и все такое. И что мы не почитаем Иисуса. Как раз перед тем, как поймал ту бабочку.

— Ах да! Так вот, моя мать говорила, что, когда люди перестают почитать Бога, они не перестают это делать совсем. Она считала, что стремление к поклонению заложено в человеке изначально, как стремление к произведению потомства. Поэтому, расставшись со старыми, великими богами, люди заменяют их мелкими, ставят на их место чаще всего себя, потому что это проще всего, или деньги, или славу, или секс. Или молодость. Но все эти боги обречены на падение, как и Пан, ибо они связаны с тем, что по самой своей природе суетно и преходяще. Вот моя мать, она была вполне преданной католичкой. Происходила из семейства Говард, а это очень древний католический род, потомком которого являюсь и я. Замечу, верующий антрополог — явление редкое, ведь люди этой профессии посвящают уйму времени анализу различных туземных верований. Но когда ее спрашивали об этом, она обычно смеялась и отвечала: да-да, это совершенно нелепо, полный абсурд, но так уж случилось, что я верю, и все это правда. Она обладала особой восприимчивостью ко всему таинственному и необъяснимому, и, похоже, мне кое-что удалось у нее перенять. Наверное, поэтому я и нахожу общий язык с нашим Мойе. Он отнюдь не считает, что Пан мертв. Такое предположение, скорее всего, ввергло бы его в шок.

— А откуда он знает о Пане? Я думала, в него верили эти римляне, давным-давно.

— О, он не называет его Паном. Он называет его Ягуаром, но, знаешь ли, это один и тот же малый, хотя зубы у нынешнего значительно острее. Да, я подозреваю, что Пан снова объявился в царстве мертвых людей, и готов биться об заклад, что после своего долгого сна он основательно не в духе. Сдается мне, нас еще ожидает уйма интересных впечатлений.

— А что именно может случиться?

— Точно не знаю, но, думаю, ничего хорошего. Земля все больше устает от нас, мертвых людей, мы ей надоедаем. Появление Мойе, кем бы он ни был, отчасти относится к того же рода явлениям, что и обнаружение здесь этих бабочек с юга. Я имею в виду следующее. Допустим, у тебя есть большой особняк, и ты пригласила гостей, ибо ты щедрая и добрая леди. И представь, что эти гости начали вести себя бесцеремонно, все ломать и портить…

— Как ласки в Жабьем доме.

— Именно. Сморкаться в занавески, бить посуду, оскорблять прислугу… в общем, при всем твоем великодушии ты, скорее всего, решишь, что это выходит за все разумные границы, и примешь необходимые меры, даже если это сделает твой дом менее гостеприимным. Например, можно повысить температуру отопления, чтобы назойливым гостям стало жарко и духота вынудила их разойтись. Можно прекратить подавать вкусное угощение, а можно и вовсе спустить с цепи злых собак, чтобы они навели на всех страху. И вот в результате мы видим глобальное потепление, подъем уровня моря, новые болезни, распространение пустынь, истощение минеральных источников и даже нечто совершенно безумное, потому что, возможно, природа, не ограничиваясь собственными средствами, подключает к этому и невидимый мир. Моя мать, безусловно, верила в это, а она была далеко не глупа. Как я уже говорил, она была бы в восторге от знакомства с Мойе.