— Кристина! Что на тебе надето?

— Бриджи, — ответила сестра. — Это самый безопасный способ путешествовать. Ты действительно должна попробовать это. Чувствуешь себя свободно.

— У меня нет ни времени, ни желания делать тебе замечание или объяснять, что ты сошла с ума, раз вырядилась подобным образом. Отправляйся домой, там твое место. — Добравшись до переулка, Лейла подобрала юбки и заспешила к поджидающему экипажу.

— Я поеду рядом с кучером. В темноте ему трудно ориентироваться, а я могу ночью видеть лучше других. Ведь у многих вещей есть ауры.

— Ауры есть только у живых существ, — возразила Лейла, но ее сестра уже остановилась, чтобы поговорить с джентльменом, открывающим дверь экипажа.

Лейла вглядывалась в темноту, пытаясь узнать мужчину. — Лорд Хэндл? — удивилась она.

Он поклонился.

— Леди Лейла, я пытался поймать Дунстана до его отъезда, но он опередил меня. Вы случайно не знаете, как мне связаться с ним сегодня вечером?

Опьяняющий запах духов мужчины передавал беспокойство и озабоченность. А ей бы хотелось разобраться в этих запахах получше. Пытаясь скрыть свои опасения, Лейла кивнула:

— Я еду за ним в Баден, что ему передать? Хэндл внимательно посмотрел на леди, затем, очевидно, пришел к выводу, что может ей доверять.

— Сэр Бартон Тоунсенд поспорил с молодым Дэвидом Ивесом из-за довольно большого драгоценного камня, который был в его галстуке этим вечером. После чего барон переговорил с Генри Викхамом и лордом Джоном. Я мог слышать только часть беседы, но кажется, что камень очень напоминает тот, с которым часто щеголяла Силия Ивес. Сэр Бартон, вероятно, обвинил эту пару во лжи. Вот все, что мне удалось подслушать.

— И какое это имеет отношение к Дунстану? — не совсем поняла сыщика Лейла.

— Не могу сказать наверняка, но я прошел за Викхамом к ломбарду неподалеку отсюда, а владелец его не впустил меня, после того как Викхам ушел. Так что я не мог расспросить его. И сделаю это утром. Не могли бы вы передать Дунстану это сообщение?

— Передам.

Если только ей удастся догнать проклятого Ивеса прежде, чем он позволит убить себя.

Все еще одетый в свой модный вечерний костюм, Дунстан прибыл в Баден-на-Лайме как раз перед рассветом. Проклиная, что у него не было времени переодеться в более удобную одежду, он спрыгнул с лошади, которую позаимствовал в конюшне Дрого, и передал поводья сонному конюху.

Ему вдруг стало не по себе, когда он оглядел старую гостиницу, в которой нашли Силию с переломанной шеей. Когда-то он приезжал в город регулярно, чтобы залить свою печаль в таверне. Здесь его хорошо знали. Благополучие владельца гостиницы зависело от Дрого и поместья Ивесов. Только один этот факт заставил бы их молчать.

Но не скрывалась ли за этим молчанием страшная правда?

Поднимаясь вверх по лестнице в помещение, Дунстан внушал себе, что должен быть готовым к разному исходу событий.

В фойе было пусто и темно. Он сел на подходящую для его размеров скамью в таверне, вытянул ноги и закрыл глаза.

Проснулся он от яркого солнечного света, крика петуха и тревожных взглядов людей, уставившихся на него. По тому, как затекли мышцы шеи, он понял, что спал не в своей постели, а охватившее вдруг волнение напомнило о прошедшей ночи. Стиснув зубы, Дунстан с твердым упрямством стал разглядывать окружающих его посетителей таверны.

Прежде всего, он узнал местного констебля. Полный, с седыми волосами мужчина теребил свою шляпу.

Дунстан судорожно сглотнул из-за страшных воспоминаний о похожем пробуждении в утро после смерти Силии. Хотя на сей раз, он проснулся без головной боли.

Размяв затекшие мышцы, заметил насмешку Генри Викхама. Казалось, тот совсем не удивился их встрече. Рядом с ним стоял третий человек, который подрабатывал случайными заработками в деревне. Дунстан давал мальчику монету или две, когда просил присмотреть за своим конем. Парень был достаточно безопасен и недостаточно умен, чтобы лгать, но он мог купиться на возможность подзаработать.

Дунстан отодвинулся от стены и встал, возвышаясь над всеми остальными. Он испытал чувство удовлетворения, когда слабый Викхам отступил назад. Напустив на себя беспечный вид, Дунстан осмотрел свой причудливый вечерний сюртук, отряхнул дорожную пыль, затем вопросительно посмотрел на констебля.

— Вы хотите мне что-то сказать?

— Прошу прощения, сэр. Я должен задать вам один вопрос. Вы знаете, кому принадлежит эта пуговица? — Констебль протянул блестящую золотую пуговицу с выгравированным рельефным гербом Ивесов.

Только один человек в мире был настолько глуп, чтобы восстановить этот древний знак отличия. Силия. Она обнаружила его с детским криком восторга и немедленно приказала изобразить этот герб везде, где только рисовало ее воображение, включая пуговицы на своем плаще.

Дунстан почувствовал жжение в глазах, вспоминая довольный смех жены, когда ее золотые пуговицы сияли в солнечном свете.

Ее тело принесли домой на этом же плаще в день, когда она умерла.

Дунстан сжал кулаки и посмотрел прямо в глаза констебля.

— Похожие пуговицы принадлежали моей покойной жене. Где вы ее нашли?

— На улице затопали лошади и загремели колеса, сигнализируя, что во двор прибыл экипаж. Женские крики отвлекли собравшихся. Они все как один обернулись, чтобы посмотреть в волнистое стекло окна.

Очевидно, испытывая нетерпение и не ожидая, пока лакей спустится открыть дверь экипажа, оттуда спрыгнула леди в черном.

Леди в черном. Дунстан выругался про себя, вновь почувствовав боль из-за смерти Силии, смешанную с оскорблением и позором. Если произошло самое худшее и они доказали, что он убил Силию, то Дунстан не хотел видеть Лейлу здесь в эту минуту.

— Где вы взяли эту пуговицу? — резко спросил он, вынуждая остальных оторвать пристальные взгляды от окна.

Дунстан слышал, как Лейла вошла в холл, как не терпящим возражений голосом она давала распоряжения владельцу гостиницы, и хотел бы в эту минуту провалиться сквозь землю. К разговору присоединились какие-то мужские голоса. Дунстану показалось, что один голос принадлежал лорду Джону, но не узнал другие.

Он хмуро взглянул на констебля, который судорожно сглотнул и объяснил:

— Пол говорит, что вы дали это ему в ночь, когда умерла леди. Пол не из тех, кто станет лгать. — Констебль наблюдал за Дунстаном, с надеждой ожидая признаний.

У Пола была пуговица, оторванная с плаща Силии. До дня ее смерти Дунстан не видел ни свою жену, ни ее одежду несколько месяцев. Но он каким-то образом дал пуговицу Полу.

В ту ночь он был сам не свой от ярости. Из-за нее он испачкал руки кровью, а она смеялась. Может, он схватил ее? Оторвал пуговицу?

Дунстан глубоко вздохнул, поскольку почувствовал, что в комнату вошла Лейла. Ради ее же блага и блага своих детей он не мог поверить, что способен к насилию.