Так обещал ли он Блюхеру помощь при Линьи? Ответ простой: да, но только если на него самого не нападут. На него напали и не оставили никакой возможности помочь прусской армии. Обещание, если его можно так назвать, было дано при встрече Веллингтона и Блюхера на мельнице в Брье. Прусские отчеты об этой встрече не содержат упоминаний об условии «если на меня самого не нападут», но в записках фон Мюффлинга эти слова приводятся. Генерал фон Дорнберг, прусский по крови, но служивший в британской армии, вспоминал нечто подобное. Он утверждал, что Веллингтон сказал: «Я посмотрю, кто стоит против меня и какая часть моей армии прибыла, и поступлю соответственно». Еще три прусских источника гласят, что герцог не только обещал прийти, но даже указал Блюхеру точное время, когда его следует ожидать, хотя один из источников называет два часа дня, второй – три часа, а третий – Клаузевиц, который там даже не присутствовал, – четыре часа пополудни. Эти источники в лучшем случае сомнительны. Итак, источники расходятся, но Веллингтон уже своими глазами видел французов в Катр-Бра и вряд ли стал бы давать обещание, которое, скорее всего, выполнить не сможет. Он собирался драться в Катр-Бра и должен был предупредить союзников о своем намерении. Гнейзенау всегда обвинял герцога в своем проигрыше при Линьи – «поражение, которое мы потерпели из-за него», но это говорит нам скорее о недальновидности Гнейзену, чем о нечестности Веллингтона.

Другой вопрос, разговаривали эти два полководца напрямую или с переводчиками? Веллингтон свободно говорил по-французски, но не по-немецки. Блюхер не знал английского и в очень малой степени мог говорить по-французски. Встретившись с Веллингтоном после Ватерлоо, Блюхер сказал: Quelle affaire! («Что за история!») Герцог пошутил, что Блюхер по-французски только эти два слова и знал, зато его начальник штаба, Гнейзенау, говорил и по-французски, и по-английски. Есть подозрение, что Гнейзенау и провел большую часть переговоров в Брье. Известно, что, когда Веллингтон предложил пруссакам разместить свою пехоту в Линьи на обратных склонах, ответил ему именно Гнейзенау, а не Блюхер, и ответ был весьма глупым: «Пруссаки любят видеть своего врага». Гнейзенау не был дураком, но этот ответ, пренебрежительный до дерзости, наводит на мысль, что Гнейзенау даже в тот момент не мог преодолеть своей неприязни к англичанам и недоверия к Веллингтону. На мельнице в Брье мог состояться военный совет, но сохранившиеся источники говорят о том, что общались там не слишком много. Обсуждение не клеилось в условиях подозрительности и непонимания. Впоследствии оказалось, что Блюхер не держит зла на «своего друга» Веллингтона, хотя, несомненно, держал бы, если бы тот его предал.

А вот самого Гнейзенау можно обвинить в ненадежности. Когда 18-го числа он отправлял прусские отряды на помощь Веллингтону, работу его штаба можно охарактеризовать как беспечную, если не зловредную. Зачем самый дальний от поля боя корпус отправлять первым? Или так организовывать движение, чтобы два корпуса встретились на перекрестке дорог? Мог ли Гнейзенау надеяться, что, пока прусские отряды задерживаются в пути, Веллингтон проиграет битву? Скорее всего, приготовления делались в страшной спешке. Была разумная причина отправить корпус фон Бюлова первым, поскольку он избежал кровавой бани при Линьи. Никто не мог предвидеть беспечности пекаря, поджегшего свой дом, но уж если великое достижение союзной армии отравлено обвинениями, необходимо заметить, что эти обвинения никак нельзя адресовать только одной стороне.

А разве Веллингтон умалял вклад прусской стороны? Есть свидетельства, что да, но через много лет после битвы. В своей депеше он в изящных выражениях признавал вклад прусской армии:

Кажется вполне ясным: прусское вмешательство было «решающим». Школа Гнейзенау возражает, что герцог все-таки приписывает победу собственной атаке, но ведь он прав? Непосредственной причиной коллапса французской армии стало поражение Императорской гвардии, а гвардию разбили силы Веллингтона. Герцог не пытался отрицать, что бой с гвардией завершился бы по-иному, если бы пруссаки не отвлекли резервы Наполеона на защиту Плансенуа. Это была именно победа союзников.

Но через много лет герцог, несомненно, захотел получить львиную долю славы. Эта битва стала его наивысшим достижением, победой над самим Наполеоном. Эта победа заложила фундамент его прижизненного положения величайшего героя Британии. Он отказывался обсуждать эту битву и отвергал все вопросы о подробностях от писателей (которых презирал). Он говорил, что невозможно рассказать историю битвы, но в 1830-х Уильям Сиборн, офицер британской армии, предложил идею построить массивную модель этой битвы в масштабе 1,6 километра в трех метрах. Такая модель была построена, ее и сейчас можно увидеть в Национальном музее армии, в Челси. Это громадная, внушительная конструкция содержит более 70 000 солдатиков, показывающих, где все три армии находились в «критический момент», за который Сиборн принимает разгром Императорской гвардии. Сиборн много месяцев провел в Ватерлоо, знакомясь с топографией поля битвы, и, заручившись помощью военных, обратился почти к каждому из выживших офицеров с просьбой написать о своих воспоминаниях. Из ответов он собрал уникальный архив свидетельств очевидцев.

Герцог отказался предоставить свои воспоминания и, кажется, вообще был не рад работе Сиборна. В марте 1837 года лорд Фицрой Сомерсет написал Сиборну. Во время этой кампании Фицрой Сомерсет был военным секретарем герцога и его особо приближенным лицом. (Затем он стал лордом Рагланом, прославившимся в Крымскую войну.) Он написал Сиборну достаточно дружественно, однако заметил:

Сиборн предложил внести изменения, но правительство уже приобрело эту работу, и что-то менять было поздно, так что модель, которую мы видим сегодня, – и есть та, которую ругал Фицрой Сомерсет. Вероятно, она точна. И вероятно, правда, что, когда герцог состарился, он свел на нет заслуги прусской армии. Обычная гордыня, а был он человеком гордым и много чем гордившимся. Услыхав о смерти Наполеона в 1821 году, он заметил Гарриет Арбетнот, своей, вероятно, ближайшей из всех многочисленных подруг: «Теперь я, наверное, могу сказать, что я – самый талантливый из живых полководцев!» Несомненно, он гордился своими умениями и ревниво относился ко всему, что могло принизить его репутацию.

Битва при Ватерлоо была победой союзников. Таковой она планировалась, таковой и оказалась. Ни за что Веллингтон не удержал бы своих позиций, если бы не знал, что в какой-то момент придут пруссаки и позволят ему спуститься. Блюхер ни за что не пришел бы, если бы думал, что Веллингтон все бросит и сбежит. Правда, пруссаки подошли позже, чем надеялся Веллингтон, но, возможно, это тоже послужило к успеху сражения. Если бы силы Блюхера подошли на 2–3 часа раньше, Наполеон мог бы перегруппировать свою армию и отступить. Однако к тому времени, как в сражение вмешались пруссаки, французсакая армия была уже почти полностью обращена в бегство и перегруппировке не поддавалась. Император был не просто побежден, а разгромлен.