– Чаво тебе? – спросила голова и уставилась на Плейшнера парой серо-голубых глаз с темными ободками.

– Я к господину Луговскому… Сергею Васильевичу.

– Таких здеся не имеется, – сказала голова, и дверной проем стал медленно суживаться.

– Погодите, погодите, – придержал дверь рукой Иван Яковлевич. – Как же не имеется?

– А так, нету, – ответила голова. – Был таковский, да съехал…

– Как съехал? Куда съехал? – заволновался Плейшнер.

– А мне почем знать? – задал совершенно резонный вопрос небритый мужик и предпринял новую попытку закрыть дверь.

Где-то внизу живота Ивана Яковлевича образовалась пустота, которая немедленно стала заполняться холодом. В голове помутилось. Ноги сделались ватными и отказывались повиноваться. Плейшнеру едва удалось совершить движение рукой, чтобы придержать дверь:

– Погодите, ради Бога.

– Ну, – без тени сочувствия отозвался мужик.

– Мне нужно видеть Сергея Васильевича Луговского, – с трудом справился с прыгающими губами Плейшнер.

– Уже говорено: ево нету. Съехали оне.

– Когда?

– Да поболе недели уже будет.

– А куда?! – в отчаянии спросил Плейшнер.

– Барин, да откудова мне-то знать? Чай, я ему не начальство какое.

– Разве не он владелец этой усадьбы? – ненужные уже вопросы все же сыпались из Плейшнера нескончаемым потоком, и каждый ответ небритого мужика делал ситуацию все хуже и все безнадежнее.

– Не евонная.

– А кто владелец?

– Хозяева, – ответил мужик.

– Какие хозяева?

– Которые в Ингренмарландии.

– Боже мой, – выдохнул в изнеможении Иван Яковлевич. – А где Луговской?

– Ну, барин, ты совсем непонятливый какой-то. Тебе же русским языком говорено, что никакого Луговского здеся не водится. Съехали оне. И куды – мне неведомо. Оне мне не докладывались, – добавил мужик и криво усмехнулся.

– А граф? Он здесь был сегодня? – ухватился за последнюю надежду, как утопающий за соломинку, Плейшнер.

– Нету, – уже грубо ответил мужик. – Никаких графьев здеся не было и нету.

И закрыл дверь.

Ноги не держали. Мелкими иголками кололо левую сторону груди. В голове было гулко и пусто.

Иван Яковлевич присел прямо на крылечные ступени. Было похоже, что он все понял. Понял, что его облапошили, как наивного простака, и что господин Луговской, «граф» и его новый приятель, с которым они нашли в Панаевском саду это злосчастное портмоне, – суть звенья одной цепи, то есть несомненные аферисты и мошенники. Ведь Иван Яковлевич был только жадным и алчным до денег господином. Но отнюдь не тупым…

О чем он думал? Этого нам неведомо. Известно лишь то, что через несколько минут он тяжело поднялся и, понурившись и уронив голову на грудь, поплелся на почту телеграфировать баронессе Жерар де Левинсон следующие строки:

«Госпожа баронесса Ксения Михайловна. Поддавшись на уговоры и обещание высоких процентов быстрой прибыли ради процветания Вашей банкирской конторы, передал всю имеющуюся в конторе наличность надворному советнику Луговскому, биржевому игроку, принудившему меня это сделать обманным путем. Получив деньги, Луговской и остальные двое мошенников скрылись вместе с деньгами. Нахожусь на грани отчаяния и полного банкротства. Необходима Ваша помощь.

Плейшнер».

Денег на телеграмму он не пожалел…

* * *

Мысль открыть банкирский дом пришла в голову Серафиму. Сам «светиться» он не хотел, поэтому согласно статье № 134 Кредитного Устава прошение об открытии в Москве банкирского дома «Наяда» на имя генерал-губернатора, князя Владимира Андреевича Долгорукова писала и подавала от своего имени Ксения Михайловна баронесса Жерар де Левинсон. К прошению был приложен предполагаемый перечень будущих банкирских операций и юридический адрес банкирского дома. Прошение, естественно, сначала попало в генерал-губернаторскую канцелярию, было завизировано, после чего поступил запрос в полицейский участок по месту жителя заявителя (чего как раз и опасался Серафим): не состоит ли будущий владелец банкирского дома в каких-либо противуправительственных организациях, не является ли поднадзорным и вообще, какого он поведения и достатка. Ксения Михайловна, естественно, оказалась чиста, как слеза невинной девицы. Что же касается ее неудачного брака с бароном Жераром де Левинсоном, то развод с мужем не уголовно наказуемое преступление. И его сиятельство князь Владимир Андреевич, не привыкший ни в чем отказывать женщинам, поставил на прошении баронессы Жерар де Левинсон свою размашистую подпись и короткую резолюцию: «Разрешить». После чего банкирский дом «Наяда» был зарегистрирован и приступил к означенной деятельности. А также к неозначенной, в частности, выдавал под выигрышные билеты ссуды и продавал их с задатком с ежемесячным погашением долга.

Впрочем, этим промыслом занимались все банкирские дома и банкирские конторы.

Как и положено, банкирский дом «Наяда», довольно скоро подпавший под категорию торговых учреждений первого разряда, имел мемориал для ежедневных записей всех банковских операций, кассовую книгу, гроссбух, товарную книгу для записи всех купленных и проданных товаров с обозначением их цены, а также фактурную книгу и расчетную книгу для записи исходящих текущих и счетов. Любая проверка, неожиданно нагрянувшая в «Наяду», должна была бы признать, что дела в банкирском доме ведутся законно и абсолютно без нарушений Кредитного Устава.

«Наяда» имела несколько отделов: банковский, комиссионный и ссудный.

Банковский отдел покупал и продавал ценные бумаги, как самостоятельно, так и по поручениям, разменивал иностранную валюту, учитывал и оплачивал купоны, выдавал ссуды до востребования и на срок – естественно, под проценты, отпускал переводы и аккредитивы во все города России и даже за границу, принимал вклады и открывал текущие счета.

Комиссионный отдел выполнял поручения по покупке и продаже имений, особняков, домов и помещал капиталы частных лиц под закладные любой недвижимости.

Ссудный отдел выдавал под выигрышные билеты внутреннего займа ссуды с ежемесячным их погашением; продавал билеты с задатком в 25 % от стоимости оного, взимая за это 8,5 % годовых и четверть процента ежемесячной комиссии, и наживался на этом просто баснословно.

Словом, дела шли на редкость бойко. «Наяда» набирала вес, стала расширяться, и ее филиалы, то есть отделения, конторы и меняльные лавки, появились в Варшаве, Киеве, Смоленске, Новороссийске, Ростове, Туле, Рязани, Саратове, Нижнем Новгороде, Самаре, Екатеринбурге и Казани.

Денежки текли рекой. Годовой оборот банкирского дома обещал перевалить за миллион рублей. И вдруг пришла беда, откуда не ждали…

Вначале Ксения-Капа не оценила масштаба беды. Она прочитала мельком телеграмму Плейшнера и отложила – была поглощена мыслью об одной крупномасштабной сделке совместно с Петербургским банкирским домом «Скараманга и Шультц». Через минуту она снова читала телеграмму Плейшнера, вчитываясь уже в каждую строчку и слово. И поняла, что это – начало большой беды…