— Как вы могли проделать это с такой скоростью? Мы отдаем образцы ДНК экспертам в Торонто минимум дней на десять.

— У меня было определенное преимущество. Последние полгода я занимался лишь составлением гигантской базы данных. Я изучил статистические данные по этому ареалу вдоль, поперек, досконально. Поэтому масштаб моих поисков с первых же шагов достаточно сузился. Вместо того чтобы искать иголку в стоге сена, я должен был отыскать лишь, скажем так, соответствующий файл.

— Но это же гигантская работа, — сказал Кардинал. — Я вообще не представлял, что кто-то может это сделать.

— Кто угодно может. Ну, или точнее, могут многие.

— Позвольте в этом усомниться, мистер Филберт. И спасибо за потраченное время.

— О, я делал это с удовольствием. Такое развлечение.

Когда Филберт удалился, Кардинал отнес пузырек в комнату вещдоков, а распечатку положил на стол Арсено. Если им удастся изловить подозреваемого, то для суда это свидетельство будет бесценным.

Он сел за стол и внес несколько строк о Филберте в свой ноутбук, покосившись на настенные часы, отметил время. Почти восемь, а он еще не ужинал. Интересно, ужинала ли Кэтрин и куда она подевалась. Одним из достоинств Торонто она считала обилие и разнообразие его ресторанов — пробовать гастрономические изыски она любила гораздо больше, чем Кардинал. В последний раз он, позвонив, не смог с ней поговорить. Он надеялся, что она была просто в душе или ушла поснимать при вечернем освещении, но в груди защемило — шевельнулось беспокойство, всегда там гнездившееся.

Зазвонил телефон, и на какую-то долю секунды он вообразил, что это Кэтрин, но тут же увидел, что звонок не по прямому проводу.

— Кардинал, Уголовный розыск.

— О, здравствуйте… хм… не знаю даже, как начать…

Голос женщины лет сорока, смутно знакомый:

— Это Кристин Надо. Студентка вашей жены, помните? Мы виделись с вами в утро отъезда.

— Да, конечно. Помню. — Кардинал старался говорить ровным голосом, но сердце у него ушло в пятки. За двадцать пять лет их брака он потерял счет подобным звонкам. В крови уже закипал страх. И из грешного сердца католика-отступника сама собой полилась давняя молитва: Господи, пожалуйста, пусть с ней будет все в порядке!

— Ну не знаю, право, как сказать… Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за этот звонок. Уверяю вас, это просто из-за того, что я беспокоюсь о Кэтрин, ведь она такой прекрасный фотограф и потрясающий педагог… Я уже третий год у нее занимаюсь.

— Хорошо. Но, может быть, скажете, что там случилось? — Господи, пожалуйста, чтоб это было не самое страшное. — Она в порядке?

— Да нет, то есть я хочу сказать, не совсем в порядке. Как я думаю. Я поделилась еще с двумя студентами, и один сказал, что звонить не надо, а другая посчитала, что надо, так что…

Последние полтора дня она ведет себя немного странно. У нас так заведено, что утром мы все собираемся к определенному часу, идем немножко снимать, а потом обед. Вчера вот мы встречались возле старого цементного завода. Кэтрин обычно приходит бодрая и во всеоружии. Разбирает с нами натуру и освещение, объясняет, как снимать, и так далее.

Но вчера утром ее почему-то больше волновала политика властей провинции и энергополитика, и атомное производство, и все такое прочее, и даже казалось, уж не в чиновники ли она хочет переметнуться… Простите меня, — внезапно оборвала она свою тираду, — я не хотела язвить…

— А кто-нибудь пытался как-то перенаправить ее мысли, вернуть в нужное русло?

— Я пыталась. Солнце еще было низко, и я задала вопрос об освещении сзади и о тенях. Но она не обратила внимания и все продолжала рассуждать о Куин-Парке и о том, как власти ничего не понимают и надо им открыть глаза на все происходящее. Нет, ничего нелепого она не говорила — у людей могут быть разные убеждения, которые они с горячностью отстаивают, но…

— Но это было некстати, хотите вы сказать?

— Да, именно. И так непохоже на нее. Конечно, у Кэтрин есть свои политические взгляды и убеждения, я в этом уверена, но они никогда не заслоняли для нее работы — вот что наблюдала я все эти годы. Что и делает ее таким отличным педагогом. Ее абсолютная поглощенность работой. Ее ответственность.

Да, в этом вся Кэтрин, когда она здорова, подумал Кардинал.

— Как она питается?

— Я как раз собиралась сказать об этом. На следующий же день после приезда она, казалось, целиком перешла на молочные коктейли. Буквально она называет это «завтрак чемпионов» и, по-моему, ничего, кроме них, не ест, а вдобавок только глотает витамины.

— А спиртное она пила, не знаете?

— Очень немного. Насколько я знаю, выпила бокала два вина, и это на нее очень подействовало. Нет, пьяной она не выглядела. Как раз наоборот. Она стала очень серьезной и очень энергичной. То есть я валилась с ног, а Кэтрин ничего. Ей захотелось выйти и еще поснимать, и, по-моему, она так и сделала. И спит она, мне кажется, очень плохо, если вообще спит. Некоторые студенты хотели даже жаловаться в университет. Мне бы, конечно, и в голову не пришло такое, но они ведь, понимаете, заплатили деньги, а она должна была их учить, а не…

— Вы знаете, где она сейчас?

— Нет. Боюсь, что не знаю. Поэтому и звоню. Она должна была ужинать с нами. Тихий ужин с двумя-тремя студентами, но она не появилась, и ее номер в отеле не отвечает.

— Хорошо. Разрешите я оставлю мой номер сотового. Записываете? — Он продиктовал ей номер сотового и домашний номер. — Если увидите ее, пожалуйста, попросите срочно позвонить мне. Я выезжаю.

— Выезжаете? В Торонто? Думаете, это столь серьезно? Я не хотела вас так беспокоить, я просто…

— Нет-нет. Я очень благодарен вам, что позвонили. Если увидите ее, пожалуйста, постарайтесь удержать на месте. А если она опять будет куда-то стремиться, может быть, вы не оставите ее одну, будете с ней и сообщите мне, куда ехать. Я приеду меньше чем через четыре часа. Вы не ляжете до полуночи?

— Да, конечно. Я в номере 1016 в «Челси», рядом с ее номером, так что услышу, когда она вернется.

Кардинал еще раз поблагодарил ее и повесил трубку.

Сколько еще раз, думал он, сколько еще раз в жизни предстоит мне проделывать все это? Дождь барабанил в ветровое стекло с такой силой, что, как ни мотались из стороны в сторону дворники, очистить стекло они не могли. А сколько раз я уже это проделывал? Звонок бог знает откуда, и тут же, как в пропасть, в темноту ночи, и паника, ужасная паника неизвестности — не знать, где Кэтрин и что с ней.

Кардинал взял еду на вынос в «Королевском бургере», и теперь в машине пахло гамбургером. От теплой еды окна внутри запотели. Он включил вентилятор и радио. Выбор рока и кантри, а также беседа (с любезного разрешения Си-би-эс) с поэтом, пишущим по-гэльски, оказались даже хуже, чем завывания ветра и шум дождя, и он выключил радио.