Чуть слышно потрескивали сучья на морозе, от костра тянуло дымом, от сооруженного наспех шалаша — хвоей и смолой. Еле заметный ветерок доносил запахи зверья и птиц — далекие, безопасные.

Все спокойно. Тогда откуда взялось это ощущение — будто стоишь на краю бездны, и под ногами осыпаются камни?

Что-то случилось. Изменилось — неуловимо, но безвозвратно.

Предчувствие опасности медленно отступило. Скрылось, но не ушло до конца. Ночь не несла в себе угрозы. Предупреждение относилось к чему-то иному.

Чему?

Элисон! С ней что-то случилось?!

Разум и логика подсказывали: мчаться по ночному лесу, не зная куда, — безумие. До рассвета не меньше пяти часов, надо выспаться. И утром продолжить объезд ближайших деревень. Расспрашивать, предлагать деньги — люди лживы, потому не верят словам, но согласны на все, лишь бы получить несколько кусков штампованного металла.

А тревога — непривычно сильная, неприятная — не желала униматься. Требовала: действуй. Сейчас, немедленно!

Все чувства, связанные с Элисон, были сильными. Почти невыносимо сильными. Рядом с ней Рэндольф терял холодное сосредоточенное равновесие, в котором пребывал так давно, что уже забыл, что бывает как-то иначе. И мир из плоской картинки за пыльным стеклом превращался в храм, полный чудес и тайн.

Фэйри вылез из шатра, забросал снегом тлеющие угли и оседлал коня.

Пусть она сбежала. Он найдет ее, чтобы исполнить то, для чего живет.

Умей Рэндольф лучше слышать свои чувства, он бы понял, что его потребность быть рядом с Элисон уже не имела ничего общего с желанием следовать за предназначением.

Элисон

Луч солнца погладил щеку. Я зажмурилась, не желая расставаться со сном. Кажется, снилось что-то хорошее, но бестолковая память выронила это «что-то» на полпути к реальности. Сон выпал, как зерно из дырявого мешка. Я заворочалась, пытаясь устроиться поудобнее, и в бок впился острый камень.

Этого хватило, чтобы по-настоящему проснуться. Я села и поняла, что сижу на алтаре. Вокруг полукольцом возвышались менгиры, за спиной начиналась скала. Большая глыба камня, смутно похожая на фигуру в балахоне, нависала над головой.

Как я могла заснуть здесь, на холодном, насквозь продуваемом всеми ветрами холме? Почему не замерзла насмерть, и как долго длился сон?

Я со стоном слезла с камня, послужившего мне ложем. Кому бы из богов ни был посвящен этот храм, надеюсь, он не почувствовал себя оскорбленным подобным пренебрежением. Привычная тусклость красок вокруг подсказала: я нахожусь в реальном мире, и это, пожалуй, было неплохо. Хватит с меня зимних чудес Изнанки.

Вид, открывшийся с вершины холма, заставил сердце забиться чаще. Внизу, не более чем в паре миль от подножия, чернели силуэты домов и курился легкий дымок. Там были люди, а значит, тепло и горячая еда. Под слоем снега угадывалась еле заметная тропа, ведущая в сторону поселения. Я в голос возблагодарила богов, подхватила переметную сумку и заковыляла вниз.

Юнона

Умница Марта заболела. Новая горничная, которую экономка прислала на замену, оказалась полной неумехой. Юнона ждала, стиснув зубы, пока медлительная девка путалась в шнуровке и крючках, распуская лиф.

Пейзанка.

Нет, горничная была причесана и одета по всем правилам. И даже пахло от нее мылом и дешевой сиреневой водой. Запах резковатый и вульгарный, в самый раз для черни, но все лучше, чем немытым телом. Юнона чуть скривилась. Марте она давно подарила флакон надоевших духов и приучила правильно пользоваться, не выливая на себя половину зараз. Но тратить время и нервы на случайную девку не было смысла.

Крестьянское происхождение выдавало не лицо — оно было в меру свежим, в меру хорошеньким и не слишком загорелым. От форменного платья горничной тоже не пахло скотиной. И все же ясно — пейзанка. Достаточно поглядеть, как ходит, чуть вразвалку, как приоткрывает глупо рот. Не вчера, но пару месяцев назад, не больше, сгребала навоз и гоняла коров.

Кто взял ее в горничные? В приличный дом?!

Девка потянулась к волосам, но Юнона решительно отвела ее руки.

— Иди! — приказала она, запахивая пеньюар. — Дальше я сама.

Доверять неумытой деревенщине прическу или показывать свой талант в области магии она не собиралась.

— Но ле-е-еди…

— Иди, — повторила Юнона, сдерживая раздражение.

Завтра она поговорит с фрау Готтер о ее манере подбора прислуги.

Горничная сделала неуклюжий книксен. На овечьем лице застыло испуганное выражение.

Юнона медленно опустилась в кресло возле трюмо. Провела рукой по лицу, снимая иллюзию, взглянула в серебро радужки.

Неужели она могла вырасти такой же? Блеющей девкой, считающей за высшее счастье прислуживать богатой даме?

Несбывшееся глянуло из разлитого в серебре обсидиана сотней вероятностей — приди, возьми, выбери.

Джанис как-то сравнил ясновидца с человеком, который постоянно стоит на развилке. Видит сотни сотен расходящихся путей и вариантов, теряя себя настоящего в непрожитом прошлом и возможном грядущем.

«Да ты поэт!» — рассмеялся тогда Элвин. А Юнона промолчала и отвернулась.

Ее самый умный и самый опасный брат, чью суть она видела, как тончайшее и сложнейшее плетение бритвенно-острых нитей — бесконечно сложная вязь паутины, в которой толстые нити мотиваций уходят куда-то за пределы простых и понятных человеческих ценностей, — был прав.

Он тоже был проклят умением видеть. По-своему, не так, как она. Не зрением, но разумом постигал основы вещей, достраивал первопричины и связи.

И, кажется, умел пользоваться своим даром куда лучше, чем его непутевая названая сестра.

Она опустила черные очки, скрывая не себя от мира, но мир от себя. Воистину благословен тот, кто придумал закопченные стекла — неодолимую преграду пророческому взгляду.

Руки потянулись к прическе — вынуть шпильки. Одну за другой. Темные локоны медленно падали за спину, а Юнона все разглядывала женщину в зеркале. Так, будто видела в первый раз в жизни.

Хороша? Пожалуй, что хороша. Нравится мужчинам. Кожа бледная, как у фарфоровой куклы. Тонкие черты — и не скажешь, что их обладательница родилась в зачуханной деревеньке на границе Анварии и Эль-Нарабонна. Должно быть, наследие отца, которого она никогда не знала. Высокий лоб, тонкий нос с аристократической горбинкой. Лицо сердечком в обрамлении темных прядей смотрится трогательным, по-девичьи юным.

Молодая вдова Юнона цу Аксен-Драуцверг. Двадцать семь лет, но на вид не дашь больше двадцати двух. Лилия Вальденберга.

Или Четвертый Страж — леди Юнона. Без родового имени, потому что у Стражей нет иной семьи, кроме Братства. Без возраста, потому что при мысли о прожитых годах представляется колодец — темный и бесконечно древний. Пережившая с десяток мужей и бесчисленное количество любовников. Одинаково пресыщенная человеческим миром и его Изнанкой.