— Есть. — Подтвердила девушка. — Но я люблю сама!.. Я книги обычно ищу редкие и картины!.. Раньше со мной Бублик ходил, подстраховывал, что случись, но…

— Пойду!.. — уверенно произнес я, опережая возможность подкатиться ненужной сейчас грусти. — С удовольствием!.. — улыбнулся я и невольно вдохнул запах ее волос, который окончательно лишил меня разума.

Обхватив свободной рукой девушку за талию, я прижал ее к себе и прикоснулся своими губами к ее… пальцу! Что за…?! Какого…?!

Каким‑то невероятным образом Карина умудрилась подставить указательный палец между нашими губами так, что именно его‑то я и поцеловал. Широко улыбаясь, она отрицательно покачала головой и еле слышно прошептала:

— Тш — ш… Не разгоняйся так, а то тормозить придется — все колодки сотрешь!..

Вот женщины …., …, уфф…рррр… Нет, ну я этого никогда не смогу понять! С нами, мужиками, куда все проще, но с женщинами же, это…. Ай, к черту!..

При всех своих зловредных мыслях я все же еще раз нежно чмокнул ее пальчик, а затем, стараясь изобразить, что в общем‑то ничего и не произошло, освободил девушку от своих объятий и, глубоко вздохнув, улыбнулся в ответ, а затем произнес:

— А давай я еще что‑нибудь сыграю!.. Не зря же все‑таки гитару уперли!..

Где провести остаток ночи, думать долго не пришлось. Конечно, можно было организовать для меня место в одной из армейских палаток, но беспокоить Циркулевских ребят, уже видящих седьмой сон, не хотелось. Карину же, судя по ее смешливому взгляду, тоже особо не устраивало: "я посплю там, в ванной на коврике, и приставать не буду, честно — честно!". Поэтому, распрощавшись, она закрыла за собой дверь своей комнаты, а я, стараясь не шуметь, поднялся на этаж выше, в ту комнату, где еще недавно выхаживали меня. То, что теперь сюда переместили Грешника, я прекрасно знал, но при этом посчитал, что, плюхнувшись в кресло у его кровати, я ему особо не помешаю.

— Спишь, брат?! — негромко произнес я, усаживаясь в кресло. — Ну, спи, спи!.. Блин, знаешь, бабы…, такие, эх…

Действительно ли спал Грешник или все еще находился в бессознательном состоянии, я не знал, но почему‑то именно сейчас мне очень захотелось с ним поговорить. Причем не о делах, а о чем‑нибудь таком, жизненном, мирском. Но мой друг продолжал молчать, а я еще некоторое время бормотал себе под нос какую‑то несуразицу, а затем плавно погрузился в сон, еще не догадываясь, что сновидения ко мне снова вернулись.

Усталые пальцы продолжали нервировать тонкие гитарные струны. В такой позе, вытянув вперед ноги и прижав к себе любимый инструмент, Саша провел почти целый день. Этот угол на кухне уже давно стал для него вторым домом, который оберегал от всего остального опасного и ужасающего мира. Здесь, медленно перелистывая, словно страницы истории, гитарные аккорды, где‑то на задворках разума строилась новая вселенная. Вселенная, в которой по праву отсутствовала любая деталь, связывающая с реальностью…

Уже перестала потеть бутылка крепкого спиртного, а последние капельки влаги, спустившиеся к ее основанию, запечатлели на полу колечко. Ненадолго прерывая мелодию, мужчина подносил емкость ко рту и, почти не кривясь, вкушал едкое содержимое, затем продолжал перебирать паутину струн.

Сегодня наступил сороковой день, как не стало маленького пушистого одуванчика, но его звонкий голосок, эхом доносившийся из недр квартиры, все равно продолжал уговаривать папу спеть какую‑нибудь песенку. И папа исполнял желание. Он пел. Пел, беззвучно шевеля сухими губами, окрашивая струны кровью из растрескавшейся кожи на пальцах.

В прихожей приоткрылась входная дверь, и в квартиру вошла Виктория. Сегодня это адское место, еще недавно бывшее уютным семейным гнездышком, девушка посетила раньше обычного. Ей было невыносимо больно, что, приходя сюда, она больше не слышит приветственного крика бегущего навстречу сынишки. Эта боль крепкими лапами ухватилась за душу, первое время пытаясь утянуть носителя в бесконечную темноту, лишая возможности дышать, заставляла уйти вслед за сыном. Подобные чувства испытывал и Саша, но, в отличие от супруги, он не получал такого лекарства, как ненависть, заменяя его распитием спиртного. Это же еще больше разжигало обиду, но именно лютая ненависть к мужу помогла Вике продолжать жить. Все чаще и чаще она возвращалась в эту квартиру лишь для ночлега. Все остальное время девушка проводила на работе или у друзей, иногда у родителей, но чаще просто гуляла одна, предаваясь размышлениям. Ей не хотелось больше иметь ничего общего с мужем. Одним только своим видом он вызывал в ней отвращение, но уйти от мужа сразу после трагедии Виктория почему‑то не решилась. Сегодня же, на сороковой траурный день, под влиянием воспоминаний о малыше, подгоняемая той самой ненавистью, она вернулась попрощаться.

— Хоть бы помылся!.. — рявкнула она, пройдя мимо сидевшего на полу супруга. — Воняешь, как пропастина!.. — добавила девушка, заглянув в один из шкафчиков, а затем громко хлопнув его дверцей.

Несколько раз она проделывала подобное с кухонной мебелью, и со стороны могло показаться, что девушка ищет что‑то очень важное, но это было не так. Сейчас она старалась взвинтить себя, разозлить, как можно сильнее, чтобы без толики сомнения сказать, что уходит от мужа. Но Саша, будто чувствуя это, не произнес ни слова и лишь отставил в сторону гитару.

— Опять нажрался! — заключила она, взглянув на бутылку водки. — Все жрешь и жрешь!.. Когда ж ты подавишься‑то уже?! Ты хоть знаешь, какой сегодня день, а?! Что ты молчишь?! Ты на могилке…, — у девушки резко понизился тон и заблестели глаза, — был, падла?! Был?!

Мужчина продолжал молчать, а Вика, не выдержав напора обидных мыслей, все же расплакалась.

— Я так и знала… — размазывая по лицу тушь, продолжала она. — Тебе плевать на все!.. Хорошо устроился, что сказать?! Напился, и день прошел, да?! А мне каково, ты подумал?! Ну, что ты молчишь?! Почему ты все время молчишь?! — вдруг закричала она и разрыдалась с еще большей силой, но через минуту, немного успокоившись, продолжила. — А знаешь что?! Да пошел ты!.. — девушка резко направилась к выходу и продолжила уже более спокойно, натягивая туфли. — Я ухожу от тебя…. Вещи заберу на выходных. Не звони мне и родителей моих не тревожь, слышишь?! Я серьезно!.. На днях подам на развод!.. Удачи!..

На кухне взвизгнула стеклом висящая под потолком люстра. Входная дверь, не ожидающая такого обращения с собой, с грохотом выбила из косяка пыль, но ленивый язычок автоматического замка не успел вовремя среагировать, и железная махина, отпружинив, снова распахнулась. По небритой мужской щеке плавно спустился ручеек соленой жидкости, неохотно изменяющий свой путь, минуя немногочисленные неровности кожи и недельную щетину. Откуда‑то из глубины сознания разом всплыли строчки стихотворения, которое Саша написал, еще будучи студентом:

Ступай! Здесь нечего больше хранить.

Ступай! И не смей за собой меня звать!