Времени на раздумья не оставалось. Сжимая рукоять меча, я отпрянул к стене и вжался спиной в нишу для светильника. Человек приближался. Мысли мои путались, но одно я знал точно: убью! Наверное, такую же звериную ненависть я чувствовал, подпуская вплотную душманов. Лежал рядом с Димычем в засаде, нервы напряжены до предела, палец на спусковом крючке… Отгоняя видение, резко мотнул головой. Шаги тяжелые, но нет, не солдатские, не слышно цоканья подков. Вот они замерли — неизвестный подошел к повороту коридора — вот показался из-за угла…

Я преградил в прыжке ему дорогу. Метнулось пламя факела, черная тень отшатнулась, размазалась по стене. В расширившихся зрачках Бен — Бара отразился ужас. Защищаясь, он прикрыл лицо ладонью, попятился, но было поздно. Отведя согнутую в локте руку до предела, я выкинул ее вперед. Никогда не думал, что ощущение входящего в тело врага клинка приносит физическое удовлетворение. Меч проник в грудь легко, по самую рукоятку. Владевшая мною радость не имела ничего общего с человеческой, это было торжество победившего в смертельной схватке зверя.

Лицо асмонея превратилось в маску страдания. Взгляд потух, глазные яблоки выкатились из орбит. Как снимают с шампура шашлык, я отвел тело Бен — Бара назад и оно рухнуло к моим ногам. Все было кончено! Я ликовал, я готов был встретить долгожданную свободу, только… только за дверью камеры все так же сидел Иоанн Креститель, а пламя факела коптило низкий потолок.

Но, почему? — хотел крикнуть я, — ведь враг повержен! Ничто больше меня здесь не держит, ничто не мешает вернуться в оставленный мною мир! В полной растерянности я смотрел, как с острия меча капля за каплей скатывается кровь. Руки тряслись, я готов был разрыдаться, как вдруг из дальнего конца коридора до меня донесся звук шагов. Не доверяя асмонею, кто-то шел проверить, как мы с ним тут справляемся. Что ж, Бен — Бар сам сказал: лиха беда начало! Я вырвусь отсюда любой ценой, даже если мне придется перебить весь гарнизон Махерона.

Шаги приближались. Как загнанный в ловушку зверь, я отступил в нишу. Мыслей не было, какие, к черту, мысли, когда мир застит ненависть! Убивать, теперь я буду убивать каждого, кто встанет на моем пути! В круге света появилась плотная, приземистая фигура. Удивляясь себе, я ощутил в теле радость. Сейчас! Не теряя времени, отвел согнутую в локте руку и выступил из тени, острие клинка уперлось в грудь… в грудь Бен — Бара!

Асмоней замер и ждал, не делая ни малейшей попытки бежать или защищаться. Да и не асмоней вовсе, куда-то подевались бутафорские борода и головной платок, передо мной, кривя губы в улыбочке, стоял де Барбаро:

— Я был прав, убивать тебе не впервой! Хочешь еще потренироваться? Давай, мне не в лом…

Улыбка его перешла в наглую ухмылку, глаз ехидно прищурился. Я бросил быстрый взгляд на пол: ни тела, ни следов крови не было.

Де Барбаро, между тем, отвел руку с мечом в сторону и потрепал меня поощрительно по плечу:

— Далеко пойдешь! Говорили же тебе Карл и эта зубастая заготовка для портмоне, что я твое порождение, а ты зачем-то тычешь в меня железом! Меч, Глебаня, совсем не то оружие, чтобы со мной сражаться… И, пожалуйста, не делай из меня символ мирового зла, это глупо, я всего лишь порождение людей, и тебя в том числе. С внешним злом каждый дурак может бороться, ты попробуй победить зло в себе! Жизнь человеческая не черная и не белая, она серенькая, благородство и подлость ходят в ней под ручку и меняются местами так часто, что начинает рябить в глазах… — прогуливаясь, словно по бульвару, по коридору, де Барбаро заглянул в открытую дверь камеры. — А на Иоанна, я вижу, рука так и не поднялась! Что ж, давай займемся им вместе, а то Предтеча заждался! Если человек собрался принести себя в жертву, не следует ему мешать, сам же говорил: иллюзии надо беречь…

Я попятился.

— Куда же ты? Неужели, бежать?.. — улыбка де Барбаро стала едва ли не сочувственной. Он непонимающе развел руками: — Зачем?.. Разве от себя убежишь?..

Я повернулся и, выронив меч, бросился опрометью по коридору. Взлетел по лестнице. Распахнул дверь. Светила полная луна. Огромная, серебристо белая, она висела над крепостной стеной, заливая внутренний двор голубоватым светом. Тени предметов лежали черные, словно вырубленные из глыбы угля. Жара немного спала, со стороны далекого Средиземного моря прилетел освежающий ветерок. Где-то совсем близко заржала лошадь. Двигаясь по воровски бесшумно, я бросился к ней и отвязал повод. Все происходило, будто в ночном кошмаре. Вскочил в седло. От ворот крепости шла единственная дорога. Низко над головой висели мохнатые, южные звезды. Теплая ночь дышала запахами горьких трав. Конь летел не чуя под собой ног. Я обернулся. Башни Махерона стояли нарисованные жирной пастелью на фоне залитых серебром гор. Меня никто не преследовал.

Что происходило дальше, не помню. Мерно качаясь в седле, я впал в прострацию. Мне стало казаться, что я живу давно, так давно, что до мелочей знаю чувства и мысли всех приходивших в этот мир людей. Как океанские волны набегали их поколения на землю и, задержавшись на миг, откатывались в вечность. Пролетали столетия, сменяли друг друга эпохи, но ничего не происходило и, недоумевая о себе, человек все так же обращал свои мольбы к Господу. И вновь всходило солнце, и вставала безразличная к людским страданиям луна, и ветер с юга переходил в ветер с севера, и, по-волчьи завывая, возвращался на круги своя…

Почувствовав, что поводья отпущены, мой конь сбился на шаг, когда же я очнулся, он стоял у холма, с которого обращался к толпе Предтеча. Небо на востоке окрасилось золотом, звезды над Вифаварой померкли. Безоблачное утро обещало знойный день. Расседлав лошадь, я отпустил ее на волю. Мне хотелось верить, что этим я приближаю и свою свободу… Хотя, о каких надеждах можно было говорить в моем положении! В очередной раз все рухнуло, у меня не было больше сил выбираться из под обломков.

Переодевшись в тренировочный костюм, я присел на берег и закурил. Сигареты были дешевенькими, табак лез в рот, но душу грели. Дорогого стоит, думал я, глядя на мутные воды реки, когда о тебе позаботились, переступая порог преисподней! Иоанн сказал, что на свершение предначертанного человеку дается время… Что ж, Димка Ожогин отпущенное ему попусту не растратил… А я?.. Понять бы: чего так настойчиво добивается от меня судьба?.. Хорошо пророкам, им суетиться не надо, им с первых дней известно, куда грести. Это только нас, грешных, мотает по океану без руля и без ветрил, это мы, болезные, обдираемся в кровь о жизнь в поисках своей дороги…

Грустно мне было и тоскливо, но, бросив взгляд на Иордан, я не смог сдержать улыбку. Шут гороховый и на этот раз изображал из себя бревно… в местности, где деревья чахлые и наперечет. Когда это занятие ему надоело, дядюшка Кро высунул из воды морду и весьма двусмысленно поинтересовался:

— Ну и как?..

Я пожал плечами. Не видит, что ли, сижу, курю!

— Где это ты так долго пропадал?.. — продолжал аллигатор, вылезая на илистый берег.

Долго? Что значит «долго»?.. Получается, он рассчитывал увидеть меня раньше! Выходит, старый негодяй знал обо всем заранее и с самого начала не верил в успех предприятия!