запрета на лов рыбы. Началось с окуня, судака и леща, потом дошло до сырти, карася, линя и других пород. Но разве найдется такой рыбак, который будет сидеть на берегу и ждать, когда кончится нерест? Конечно нет! Он по-прежнему выходит в море, бросает и ставит сети, и если в них попадет запретная рыба… не дурак же он, чтобы выбрасывать ее обратно в море. Часть рыбы сохраняют в сетных садках, а остальную продают из-под полы, выискивая окольные пути доставки ее покупателю. В такое время на поселок обычно тучей налетали всякие мелкие спекулянты и спекулянтки, брали у рыбаков запретную рыбу и корзинками развозили ее покупателям. Зная, что рыбакам деваться некуда, скупщики платили как им вздумается. Хорошо, если за прекрасного судака, который раньше шел по лату за фунт, давали по тридцать сантимов. Более дешевые сорта, например, окуня, приходилось уступать почти даром, — его не стоило и ловить. Зато уж скупщики зарабатывали, хотя они и рисковали многим. Попадаясь в руки полиции, они не только теряли товар, но и платили крупные штрафы.

Впрочем, преграды на то и существуют, чтобы преодолевать их. Особенно изобретательными на этот счет были женщины. Они ухитрялись прятать под широкими юбками целые корзины. В больших молочных бидонах с двойным дном можно было преспокойно провозить живую рыбу. Под ветками сирени и букетами цветов часто скрывались полные корзины серебристой сырти и скользких линей. Некоторые позволяли себе и более смелые трюки. Разве полицейские могли безошибочно различать каждую рыбу? Одна торговка привезла целую бадью с густерой, которую в это время было запрещено ловить. Подошедший полицейский видит, конечно, что в бадье густера, и намеревается составлять протокол.

— Господин полицейский, да ведь это не густера, это мавры, вы только посмотрите, какие у них глаза! У густеры глаза красные, а у этих черные.

Полицейский смотрит — действительно черные. Он не обладал настолько обширными сведениями по ихтиологии, чтобы знать, у какой рыбы глаза красные, у какой черные, и вся бадья была свободно распродана на рынке.

Время от времени досмотрщики появлялись и на месте лова, стараясь подоспеть к тому моменту, когда рыбаки притонят невод. Вот мотня подходит к берегу, и притаившиеся до того в кустах досмотрщики выходят проверять улов. Но рыбаки ухитряются незаметно завязать горло мотни: глядь — и ничего как будто не попалось. Переберут полотно, сплюнут с досады и снова выбросят его в воду. Зря только трудились! Но стоит отойти досмотрщикам, как рыбаки вынимают мотню и достают рыбу.

Иной раз мальчишки насуют запретной рыбы в карманы и за широкие голенища сапог. Когда опасность минует — рыбу вытаскивают и пускают в садки. Недели за две до окончания запрета можно подумать и о том, как сохранить пойманную рыбу живьем: лишь бы вода не была слишком теплой. Иногда часть ее засыпает в битком набитых садках, но большая часть выживает, и за нее потом получают полную цену.

Много было странностей в этих мерах по охране рыбы. Взять хотя бы окуня, хищную рыбу, препятствующую размножению действительно ценных пород. Нерест окуня должен происходить весною, в мае. Иные годы, когда весна стоит прохладная, дует северный ветер, а вода долго не нагревается, окунь и не думает метать икру в назначенный срок. Но вот кончается период запрета, никто больше не заботится о судьбе окуня, а тут-то для него и начинается пора нереста. Полную икры рыбу отправляют на рынок, икрой наполняются кадки и бадьи, но никому до этого дела нет. И для того чтобы по-настоящему охранять эту странную тварь, следовало бы круглый год оставлять в силе действие запрета, чтобы окунь размножался, как диковинная рыба, на радость знатокам в вопросах нереста…

Гароза снова выкинул один из своих тонких трюков, от которого пришлось взвыть гнилушанам. Мимо их поселка извивалась речонка Гнилуша, уходя в глубь страны и впадая где-то севернее в море. Зимой прижатые нуждой местные хозяева временно уступили Гарозе за пятьдесят латов права на лов рыбы в этой речке. Весной кое-кто попробовал было поставить там мережу или пройтись с бреднем, и тут Гароза доказал, как дважды два четыре, что эти воды принадлежат теперь ему и без его разрешения никто не имеет права ловить в них. Он соглашался только сдать речку в аренду прежним хозяевам, если каждый из них уплатит ему за это сорок латов. Ничего не поделаешь, гнилушане арендовали собственное достояние и принялись рыбачить под непрекращающийся смех соседей. Посредством этого несложного маневра Гароза заработал несколько сот латов.

— Дуракам — наука! — смеялись чешуяне. Неизвестно, намного ли умней были они сами.

Новый закон о запретных зонах-заповедниках вступил в силу. Досмотрщики каждую ночь объезжали устья рек и ловили смельчаков, которые, по старой привычке, ставили сети или иным каким-либо способом ловили рыбу на издавна знакомых местах. Направо и налево сыпались градом штрафы. Найденные в заповедных районах сети, дорогие лососевые снасти досмотрщики забирали с собой, укладывали кучами в сарае, где они гнили и портились. Многие так потеряли все орудия лова. Простые люди не понимали, для чего все это делается, почему запрещают рыбачить сотням рыбаков ради обогащения двух-трех арендаторов. При установлении границ заповедников тоже можно было наблюдать странное явление: комиссия, разъезжавшая на моторке по рекам, выведывала, какие места считаются лучшими для лова. Как только найдут хороший участок, сейчас же определяют: заповеднику быть здесь… На Даугаве ловить лососей разрешали только по одной стороне, как раз по той, где не проходит их путь.

Таким образом проявлялась забота о благополучии рыбаков, вернее — некоторых «рыбаков».

…В конце апреля в газетах появилось известие о суде над Акментынем. Рижский окружной суд приговорил его к десяти годам каторжных работ. Люди не понимали, за что постигла его такая грозная кара: в отчете о судебном процессе не было ничего, кроме общих фраз.

— Был таким приятным и задушевным человеком… — говорили рыбаки. — Хорошо учил детей, да и взрослым никогда не отказывал в совете. Какой он преступник, просто так, чего-нибудь натворил, что пришлось не по вкусу господам, но у тех ведь своя рука владыка — что хотят, то и творят с человеком.

Тяжелее всех переживал это известие Оскар. Долго ходил он подавленный и угрюмый. Дома у него хранилось несколько книг Акментыня, — теперь их надо получше запрятать, пока учитель не выйдет из тюрьмы.

4

Около середины мая в Чешуях началось заметное оживление. Как только из города вернулся Сартапутн и пришла небольшая землечерпалка, приступили к углублению фарватера для прохода рыбачьих