так скоро. — Вид у Джерарда был виноватый, будто его застали за чем-то нехорошим.

— Но вы же обещали мне закончить к концу недели.

— Возникли обстоятельства. Если вы дадите мне еще недельку…

— На следующей неделе начинается семестр, — возразила я. — К этому времени мне нужно переехать сюда.

— Это не мои проблемы, — буркнул Джерард, мрачнея на глазах.

— Простите, — вмешался Дезмонд, — но это ваши проблемы.

— А вы кто такой?

— Я ее дублинский дядя.

— Ну да, конечно.

— Вы назвались маляром. Посмотрите, в каком виде эта комната. А срок есть срок, — продолжал Дезмонд.

— Да кто вы такой, блин, чтобы мне указывать?

Джерард начал заикаться — ему не удавалось выговорить слова, а в голосе появились нотки угрозы.

— Сколько вы заплатили этому невеже? — обратился Дезмонд ко мне.

— Я должна была сегодня заплатить ему дополнительно пять фунтов.

— И я хочу получить гребаные денежки, — заикаясь, выпалил Джерард.

— На кого вы работаете?

— С чего вы взяли, что я буду отвечать на вопросы этого педика?

Дезмонд внезапно схватил Джерарда за лацканы, притянул к себе и дважды ударил его ладонью по лицу:

— Этот педик терпеть не может идиотов. Тебе понятно или хочешь еще один звонок?

Джерард покачал головой, по его лицу катились слезы.

— Так где ты служишь?

— «Краски Кафферти».

— Финбарр Кафферти?

Джерард кивнул.

— Твой босс — один из моих старинных друзей, — сообщил Дезмонд, отталкивая Джерарда. — А теперь пошел вон.

Схватив пальто, Джерард исчез на лестнице.

— Если есть что-то, чего я не выношу, так это оскорблений. Особенно если они нацелены на меня и касаются вещей, в которых этот удручающий глупец ничего не понимает.

— Вы собираетесь позвонить его боссу?

— Да, безусловно. И я не позволю вам переехать сюда, пока сам как следует не отремонтирую комнату.

— Нет-нет, вы вовсе не должны этого делать.

В ответ Дезмонд Кавана пристально посмотрел на меня:

— Я должен.

Глава четырнадцатая

В то утро, когда у меня начинались занятия, прибыла моя кровать. А также авиаписьмо с чилийской маркой. Адрес был написан тонким каллиграфическим почерком Питера.

Я надеюсь, что это письмо застанет тебя в Дублине. Я залег на дно на Тихоокеанском побережье в чудесном городке, в чудесной стране, которую разрушает наше правительство. Подозреваю, что приспешники отца всюду нас ищут. Адам, собственно, отыскал меня в Сантьяго, он настаивал, чтобы я вернулся в Штаты, и предупредил, что я рискую головой. В ответ я законспирировался. Уеду отсюда через несколько дней. Обо мне не волнуйся. Ситуация тут непростая, подвижная, но поразительно интересная и значительная. Прошу тебя не сообщать нашей семье, что получила от меня письмо. Пусть понервничают. Особенно папочка, который, как оказалось, еще хитрее, чем я думал. Пей «Гиннесс» за мое здоровье.

Дочитав до конца, я судорожно вздохнула.

— Дурные вести? — спросил один из доставщиков мебели, заметив мой скривившийся рот и письмо в руке.

— Все слишком сложно, долго объяснять.

— Бегите на свою первую лекцию, — сказал мне Дезмонд, выходя из комнаты следом за мной. — Увидимся здесь в час дня, и тогда мы сможем вернуться в дом, перевезти ваши чемоданы и остальное.

— Мне неловко оставлять вас здесь… в этом бедламе. — Я смутилась.

— Не говорите ерунды. Идите на свои занятия. Я слышал, профессор Кеннелли — блестящий лектор.

Как и во многих других вопросах, Дезмонд попал в точку, говоря о профессоре Кеннелли. Крупный, импозантный мужчина лет сорока, полноватый, с взлохмаченными волосами и проницательным взглядом, он, стоя в лекционном зале перед пятьюдесятью студентами, начал рассказывать о поэте из графства Монаган по имени Патрик Каванах, который пришел с пустошей и поселился в городе. Он был известен Кеннелли — да и всем в литературном Дублине — как человек сварливый, но до тонкости разбиравшийся в ирландском характере и том, с каким коварством ирландский католицизм и деревенская обособленность способствуют созданию столь тлетворного мировоззрения. Затем профессор прочитал нам начало великолепного стихотворения Каванаха «Великий голод», по сути уничтожившего ирландскую мораль тогда, в 1942 году, когда оно было опубликовано. В нем поэт описал изолированную, полную лишений, сексуально мертвую жизнь ирландского фермера. Как отметил Кеннелли, выговор которого намекал на деревенские корни — как я узнала потом, он был из графства Керри, — это стихотворение разрушило идиллические фантазии середины века, которые так любило пропагандировать правительство Имона де Валеры, расписывая прелести сельской жизни. Кеннелли и сам был прекрасным поэтом. Когда он прочитал первые строки стихотворения Каванаха, я был ошеломлена:

Глина есть слово, и глина есть плоть,

Где собиратели картофеля как моторизованные чучела движутся

Вдоль склона холма — Магуйар и его люди.

Смотри на них хоть целый час — не увидишь доказательств, что это

Жизнь, такая как есть, с переломанным хребтом, над Книгой Смерти.

После лекции я решила зайти в студенческий союз и у входа столкнулась с Киараном.

— Та самая женщина, — произнес он, иронически скривив губы. — После той последней встречи ты не балуешь нас своим появлением.

— Я в основном приводила в порядок жилье.

— Ах да, та самая знаменитая комната на Пирс-стрит. Рут посвятила меня в подробности.

— Правда?

— Да… и выяснилось, что она знает того самого человека, Шона, потому что однажды совершила ошибку и пустила старого выпивоху к себе в койку.

— Кажется, Шон очень многих женщин уговорил совершить эту ошибку.

— Тогда будь бдительна.

— О, он уже подбивал клинья… и думаю, ему хватит ума больше не пытаться.

— Неужели ты пригрозила подать на него в суд?

— С какой бы стати я такое ляпнула?

— Ты же американка. Вы там постоянно с кем-нибудь судитесь.

— Благодарю за то, что низвел меня до культурного клише.

— Просто издеваюсь.

— В следующий раз глумись более остроумно.

— С чего это ты так взъелась?

— С чего это ты говоришь со мной как с дурой?

— Mea maxima culpa.

— Поздравляю, латынь ты знаешь неплохо.

Я вошла в здание и прямиком направилась в паб. Рут была на месте, разливала пиво.

— Как дела? — спросила она.

— Почему мужики такие идиоты? — вопросом на вопрос ответила я.

— Обычное дело. Тебе как всегда?

Я кивнула.

— Шон насплетничал, что тебя усыновил какой-то пожилой типчик.

Я даже отвечать не стала. Тянула свое пиво и думала: почему же все здесь такие ужасные сплетники?

Я уже приготовила речь в свою защиту: «Он просто великодушный, порядочный, одинокий человек». Но вовремя остановилась, поняв, что именно такой реакции от меня и ждали.

— Может, когда я вечером увижу Шона, подсунуть ему твой номер телефона?