Вечер – и свет над исписанным этим листком.

…Вы опять, мои редкие гости, все с вопросами да с вопросами. Все о СМОГе да о СМОГе. Ну поверьте же, ну поймите же – будет об этом и книга. Не просто – заметки, наброски, записи. А именно книга. Попробую отшутиться. Как писал Губанов, «а у меня, как у России, – все впереди, все впереди». Всему свой черед, всему свое время. Выше головы не прыгнешь. И так ее не хватает, головы, на все то, что хотелось бы сделать в эти месяцы. Ну, например, так тянет порой стихи писать, а не прозу. Но сдерживаю себя. Пишу эту книгу. Стихи – ждут. Обижаются, конечно. А все же терпят. Понимают. Вот и с этой прозой как было? Несколько лет шло накопление. Записи, записи. И невмоготу стало уже все это, все, что помню, что знаю, что записано для работы – держать в себе. Избавиться от этого – значит написать свои книги. Вот и пишу. Что же еще вам надо? Почему такое нетерпение? В одночасье все не делается. Я себя и свою требовательность к себе, к слову своему, знаю давно. Замечу, что требовательность эта с годами все увеличивается. А вам надо, ну прямо так вот позарез надо – непременно сейчас что-нибудь услышать о нашем СМОГе. Действительно, очень надо? Вот-вот. Я так и знал. Нет на вас угомону. Молодость, живой интерес. Понятно. Что вы говорите? Я – историческая личность? Ну что ж. Коли так, то и ладно. И СМОГ – историческое явление? Пожалуй, что так. Но я-то – один, во всяком случае, сейчас, один – собираюсь сказать об этом. Планида такая? Долг? Знаю. Больше сказать некому. И не только о СМОГе. «За вcix скажу, за вcix переболiю…» – это мой любимый Тычина. Тоже подлинно ведический поэт. Истинный гений. Душа народа через него, поэта, говорила. Читайте Тычину. Там такое открывается – Боже Ты мой!.. Сковороду читайте. Сковороду и Тычину – в оригинале, а не в переводе. Тогда прозреете. Сама речь их к свету вас выведет. Гоголя читайте, Николая Васильевича. Письма его внимательно читайте. Многое сумеете постичь. Да вы мои стихи внимательно прочтите. Постарайтесь их понять. И тогда они откроются вам. Говорите, ворчу? Ну, ворчу. Отвлекаете меня. Как вы сказали? Ничего страшного? Еще наверстаю? Вот тебе на. Хороши приемы воздействия, нечего сказать. Молодое поколение выбирает – а что оно выбирает? Оно хочет поподробнее услышать о СМОГе? Ну, братцы мои, вы свое дело знаете. Вот он, молодой напор. Хотят – и все тут. Ладно уж, что-нибудь придумаем. Недавно ведь я вкратце сказал о СМОГе. Мало? Ну – хотите, так получайте. Вот вам что-то вроде ответов на ваши вопросы. В виде тезисов, что ли.

Еще раз обращаю ваше внимание на то, что СМОГ для всех нас был прежде всего чем-то вроде рериховского Знамени мира – символом, знаком, объединившим наше поколение. Волшебным словом. Паролем. Нередко – боевым кличем. Всегда – светом, на который выходили из тьмы. Творческим содружеством. Творческим. Это очень важно. Никаким не политическим, не диссидентским. Только творческим.

Расшифровку аббревиатуры – Смелость, Мысль, Образ, Глубина – вы знаете. На этих «китах» и стоит лучшее, созданное нами за тридцать четыре года. Может, у других смогистов есть и иные соображения. За себя – ручаюсь. В моем случае – все именно так обстоит.

В другой расшифровке – Самое Молодое Общество Гениев – избыток молодого задора, дерзость и вызов официальной нечисти. Вижу, что это вам, молодым, больше по душе. Ничего не могу возразить. Сам был молод. Но эта расшифровка мне до сих пор не больно-то нравится. Это все губановские штучки.

С годами некоторые из нас действительно сделали что-то толковое в литературе. Многие отсеялись. Так – неминуемо – и должно было быть.

В шестидесятых годах были мы людьми известными. Особенно мы с Губановым. Наша с ним известность в период СМОГа мгновенно, как по волшебству, переросла в славу. Нас с Губановым знали абсолютно все. У меня была – своя слава. У Лени – своя. Но была еще и общая – в ореоле СМОГа.

Потом времена изменились. Надо было выживать.

Так сложились обстоятельства, что все пути к изданиям в родном отечестве оказались закрытыми. Наглухо. Надолго. Но у нас была своя этика. Считалось неприличным ходить по редакциям, обивать пороги. И когда очень скоро стало ясно, что публиковать нас не будут, мы не делали из драматической ситуации полнометражную или даже многосерийную трагедию. Перепечатывали стихи, отдавали их любителям поэзии, число списков и машинописных перепечаток все росло и росло. Часто и помногу читали, в различных аудиториях – и нас тогда услышали. Не то что сейчас! – не удержусь и добавлю. Эпоха была орфической – стихи хорошо воспринимались с голоса. Уместно здесь вспомнить формулу Максимилиана Волошина: «Почетней быть твердимым наизусть и списываться тайно и украдкой, при жизни быть не книгой, а тетрадкой». Может, я и приводил эти строки раньше. Но можете не сомневаться: и впредь не устану их повторять. Это – кровное. Никто из действительно одаренных наших друзей и не думал «продаваться», крепкие были орешки. А навидаться пришлось всякого…

Существование СМОГа вызвало такой невероятный резонанс во всем мире, что, вспоминая сейчас об этом, я только грустно улыбаюсь, машу рукой да вздыхаю. Такое бывает – один раз.

Есть у Иннокентия Анненского замечательное стихотворение. Называется оно – «В марте»:

– Позабудь соловья на душистых цветах, только утро любви не забудь! Да ожившей земли в неоживших листах ярко-черную грудь! Меж лохмотьев рубашки своей снеговой только раз и желала она, – только раз напоил ее март огневой, да пьянее вина! Только раз оторвать от разбухшей земли не могли мы завистливых глаз. Только раз мы холодные руки сплели и, дрожа, поскорее из сада ушли… Только раз… в этот раз…

Вот так и со СМОГом. Как с любовью. Да и с судьбой. Памятен, ох, памятен мне март шестьдесят пятого года!..

Издавали нас, каждого, – в разных дозах, начиная с шестьдесят пятого, смоговского года, на Западе. Что это сулило в минувшие годы – нынешним молодым не понять. Лучше помолчим.

Пытаюсь взглянуть на себя вашими глазами – и вспоминаю строки Хлебникова:

– Темной славы головня, не пустой и не постылый, но усталый и остылый, я сижу. Согрей меня.

Но тут же вспоминаю и другое – из Хлебникова:

– Род человечества, игрою легкою дурачась, ты, в самом себе меняя виды, зимы холодной смоешь начисто пустые краски и обиды. Иди, весна! Зима, долой! Греми, весеннее, трубой! И человек, иной, чем прежде, в своей изменчивой одежде, одетый облаком и наг, цветами отмечая шаг, летишь в заоблачную тишь, с весною быстрою сам-друг, прославив солнца летний круг. Широким неводом цветов весна рыбачкою одета, и этот холод современный ее серебряных растений, и этот ветер вдохновенный из полуслов, и полупения, и узел ткани у колен, где кольца чистых сновидений. Вспорхни, сосед, и будь готов нести за ней охапки света и цепи дыма и цветов. И своего я потоки, моря свежего взволнованней, ты размечешь на востоке и посмотришь очарованней. Сини воздуха затеи. Сны кружились точно змеи. Озаренная цветами, вдохновенная устами, так весна встает от сна.

Вот и у меня была своя весна – связанная со СМОГом.

Два поэта определили нынешний век – Иннокентий Анненский и Велимир Хлебников. Их-то стихи я и вспомнил.